Ректор метался за своим длинным столом, не зная, что предпринять, чтобы остановить неотвратимо надвигающиеся трозные события.
- Ну что же вы медлите, ваше превосходительство? - сказал начальник жандармского управления.
Ректор вскинул на него глаза, полные растерянности, страха и мольбы о помощи.
- Как прикажете поступить? - спросил он упавшим голосом.
- Отправьте в аудиторию профессора Лихачева.
Пусть он скажет студентам, что ему не грозит ни увольнение, ни арест.
- Идите, Венедикт Петрович! - Ректор просительно сомкнул кисти рук и посмотрел на Лихачева заискивающими глазами.
- Идите же, Венедикт Петрович, пока эти безумцы не ворвались в лаборатории и не устроили там погром!
Идите, пожалуйста! - Голос попечителя учебного округа звучал теперь по-иному: мягко, вкрадчиво.
- Я готов пойти. Но преду прея? даю: я не произнесу ни одного слова против, если студенты выдвинут требование о перемене общественной атмосферы в нашем университете. - Лихачев встал, но сразу же сел, давая этим понять и ректору и попечителю, что он не отступит от своего условия.
Вдруг из длинного коридора донесся топот множества ног, гул голосов, и в кабинет ректора ввалилась делегация студентов.
И как они держались, эти желторотые юнцы! В их резолюции то и дело слышался звон металла: "Мы требуем!", "Мы не отступим ни на шаг!", "Свободу - науке, свободу - труду! Счастье - Родине!"
Попечитель попытался возмутиться. Он затопал ногами, вскинул над головой свои склеротические руки, сжатые в кулаки. Но голос студента, читавшего резолюцию, зазвучал с угрожающей силой:
- Мы не потерпим ни на одну минуту унизительной слежки за нашим поведением и всеми силами будем протестовать против подлой системы опеки и беззастенчивого унижения достоинства и чести студента в угоду отечественным мракобесам, по монаршей воле призванным глушить тягу народа к просвещению и свободе.
Ректор мученическими глазами смотрел на Лихачева.
Единственный, кто мог остановить этот ужасный молодой, звонкий голос, это он, Лихачев. Но профессор стоял с невозмутимо спокойным лицом, и, более того, в его круглых, как у беркута, глазах плескалось озорство и буйство. На миг ректору показалось, что профессор сейчас откроет свой большой рот, прикрытый прокуренными усами, и из его глотки выплеснется:
Ради воли и труда,
Ради жажды жить светлее
Собралися мы сюда!
Ректор мелко, чтоб коллеги не видели этого жеста отчаяния, перекрестил свой живот, стараясь избавиться от возникшей в мозгу картины, как от дьявольского наваждения. Но предчувствия не обманули ректора. Вдруг кто-то из студентов, стоявших в последнем ряду, сильным голосом запел:
