Горбяков вытащил из шкафчика бутылочку с лекарством и подал Глафире Савельевне.
- Ты ангел мой, Федя! - Она порывисто вскочила, поцеловала его в заросшую жестким волосом и пропахшую табаком щеку, принялась приглашать в гости.
- Приходи, непременно и без особых церемоний...
Вонифатий хоть и поп, но не святой, любит и выпить и повеселиться. А уж как я рада буду! Ты единственный здесь свет в окне...
5
С того первого посещения Глафиры Савельевны много воды утекло. Не раз и не два прибегала она к Горбякову, ища у него защиты от тупой и сытой жизни. Приступы отчаянного раскаяния, тоски, обличения Вонифатия как мелкого жулика, глумящегося порой над темной и доверчивой паствой, ярая ненависть к своему "ренегатству" не мешали ей устраивать шумные обеды и ужины, с обилием еды и всяческого пития, с приглашением на них нарымских толстосумов и полицейских чинов и с пением под гитару цыганских романсов и песен довольно крамольного содержания.
Всё, что ни совершалось в жизни Глафиры Савельевны, Горбяков знал раньше всех. Порой доверчивость молодой попадьи ставила его в тупик, он скрывал свою растерянность под напускным спокойствием, но лишиться такого хорошего прикрытия своих действий, каким были эти отношения, он не мог.
Отец Вонифатий знал, что супруга его преклоняется перед этим малоразговорчивым, бирюковатым на вид фельдшером, но почему-то не сомневался в благородстве Горбякова и не только не ревновал к нему ненаглядную Глашу, а был рад и доволен, когда удавалось залучить в свой дом на часок-другой Федора Терентьевича. Объяснялось все это по-житейски просто: существовать под одной крышей с таким неуравновешенным, взбалмошным человеком, каким была Глафира Савельевна, смог бы не каждый. Ну, поп и рассуждал по старой мудрости: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало...
...Горбяков на этот раз ошибся в своих предположениях: Глафира Савельевна не собиралась перед ним исповедоваться. Дело обстояло гораздо хуже.
- Я пришла к тебе, Федя, с неприятной вестью.
"Неужели что-то просочилось относительно бегства
Акимова?" - мелькнуло в уме Горбякова, и он весь насторожился.
- Чем ты, Глаша, хочешь меня поразить? - скрывая под усмешкой волнение, спросил Горбяков, стараясь не показывать своих встревоженных глаз Глафире Савельевне.
- Вонифатий исповедовал бабу из Голещихиной, - сказала Глафира Савельевна. - Ну, то-се. Что ни спросит, в ответ одно и то же: "Грешна, батюшка, грешна". - "Ну, - спрашивает Вонифатий, - не лгала ли?" - "Лгала, - говорит, - батюшка, лгала". На этом бы дуре надо было замолчать. Так нет же, пустилась в подробности... "Неправду, - говорит, - сказала я уряднику, когда он домогался насчет беглеца из Нарыма.
