Принц Леопольд поднялся и помог встать мне. Вслед за толпой мы прошли через заднюю дверь в вестибюль, где нас с нашими плащами ждали моя горничная и камердинер принца. Прическа у Софи сзади была смята и растрепана. Уж не прикорнула ли она, ожидая меня, подумалось мне. Придется позже сделать ей внушение.
— Мисс, — обратилась она ко мне, приседая в реверансе и протягивая зонтик, — кажется, начался дождь.
— Какая досада! — повернулась я к Лео. — Пропала наша прогулка.
— Сэр, позвольте предложить вам вернуться в Уайкенхем-Хаус. Вам требуется отдых, — твердо произнес камердинер Лео, пожилой военный, служивший еще принцу Альберту.
Лео вздохнул. Он быстро стер с лица гримасу досады, но скрыть разочарования в голосе ему не удалось.
— Должно быть, я единственный из студентов Оксфорда, кто вынужден ежедневно соблюдать тихий час.
— Вам нужно беречь силы, — утешила я его. — Вы всем нам, в том числе и моим родителям, очень дороги. Вам нельзя утомляться. Как нам быть, если вы вдруг заболеете? Не будьте эгоистичны, подумайте о других. — Я улыбнулась, пытаясь не позволить дурному настроению овладеть им.
Принц вел жизнь полуинвалида и не мог нести свой крест совершенно без жалоб. Ежедневные послания королевы, выражавшие ее мучительное беспокойство о младшем сыне, родившемся с гемофилией, лишь усугубляли дело. То обстоятельство, что ему вообще позволили учиться в Оксфорде, Леопольд считал чудом, сравнимым с религиозным. Лишь под влиянием мистера Дакворта, его бывшего преподавателя, королева согласилась выпустить сына из-под своей опеки.
Принц мне много рассказывал о своем детстве — о слугах, единственной обязанностью которых было следовать за ним повсюду, чтобы подхватить его, если он вдруг начнет падать; об одиночестве, которое он испытывал, оставаясь единственным мальчиком среди женщин: братья покинули дом, чтобы учиться и делать военную карьеру; о тяжелой атмосфере вокруг королевы, пребывавшей в постоянном трауре; о странном мире, где одежду покойного принца Альберта каждое утро выкладывали, чистили и гладили лишь затем, чтобы вечером снова убрать, — и мое сердце разрывалось от жалости. У меня в голове не укладывалось, каким образом при всем этом Леопольду удавалось радоваться жизни. Потому я считала своим долгом относиться к его маленьким капризам снисходительно.
— Я дорог вашим родителям? А вам разве нет? — улыбнулся Лео.
Завладев моей рукой, он пытался положить ее поверх своей. Я же настойчиво старалась ее высвободить, стесняясь на людях подобной вольности.
