Побрела собака. На дворы, задворки,
Заходила часто. Бродяг и малышей —
Никого не трогала. Разрывала норки,
Под землёй искала полевых мышей.
Дни стояли ясные и ночами жарко,
Облетали белым пухом тополя,
И дождя тяжёлого, весеннего подарка,
Истомлённой грудью жаждала земля.
И однажды старая забрела собака
От голодной муки на железный путь.
Ночь была весенняя, и лягушки квакали,
Намечался месяц молодой чуть-чуть.
Скорый, номер пятый, великан трёхглазый,
Вынырнул, тяжёлым прогудев мостом.
Вспомнила хозяина собака и не сразу
Отошла, виляя ласково хвостом.
И промчался поезд, стало снова пусто,
Только взвизгнул кто-то – пёс или свисток.
Остывал на шпалах тёмной крови сгусток,
И мотался шерсти чуть заметный клок.
Отползла собака и легла, и чуткую
Жалобным визжанием смущала тишину,
А хозяин новый, запирая будку:
– Чтоб ты сдохла, подлая, ишь взвыла на луну.
Сюда, к подножью косогора,
В канавку около забора,
Где так крапивой поросло,
Нас в полдень солнце приманило,
Томило, маяло, пьянило,
Ласкало, обольщало, жгло.
И были только мы да осы,
А третьим был бездельник зной.
Ты гладил мне ладонью косы,
Обвеянные тишиной.
И были так светлы дороги,
И так безмолвен каждый куст,
Что не почувствовали ноги
Травы язвительной укус.
Струится ночь по стынущему лугу,
Сомкнулся звёзд чуть трепетный венец,
И тихо ржёт, свою зовя подругу,
Из тёплой тьмы тревожный жеребец.
В густой туман ушли, грустя, курганы,
В туман веков ушли неслышно дни,
И вдалеке – неведомого стана
Колеблятся бездонные огни.
Здесь берегут суровые курганы
Далёкие и хмурые века,
Здесь остывала сила Чингис-Хана,
Батыя власть и натиск Колчака.
Здесь прежних нет, здесь новых не настало,
Здесь только скифская струится сонно мгла,
Здесь только степь без края, без начала,
Седая степь туманами легла.
Струится ночь по стынущему лугу,
Редеет звёзд чуть трепетный венец,
И замолчал, свою узнав подругу,
В рассветной мгле ревнивый жеребец.
