– Можно мне пойти в ее квартиру?
Он думает, почесывая седую щетину на бороде.
– Согласно правилам, тут могут жить только члены клуба. Вы будете членом, когда мемсаиб так распорядится.
– Но ее тут нет, – услужливо напоминает Пратик.
– Правила, – в очередной раз повторяет старик.
– Но вы же знали, что я приеду, – говорю я.
– Но вы не вместе. А если это и не вы? У вас доказательства есть?
Доказательство? Какое? Фамилия? У нас разные. Фотографии?
– Вот. – Я достаю распечатку ее письма, она уже мятая и влажная.
Старик смотрит на нее, сощурившись, его темные глаза с возрастом стали туманными. Вроде как он решает, что этого достаточно – дважды быстро кивнув головой, он объявляет:
– Добро пожаловать, Уиллем-саб.
– Ну, наконец, – говорит Пратик.
– Меня зовут Чодхари, – представляется старик, не обращая на него внимания, и подает мне кипу формуляров, которые надо заполнить. Когда я заканчиваю, он с большим трудом поднимает перегородку и со скрипом выбирается из-за стола. Он едва волочит ноги по истертому паркету коридора. Я следую за ним. Пратик – за мной. Когда мы доходим до лифтов, Чодхари грозит Пратику пальцем. – На лифте могут ездить только члены, – говорит он. – Иди по лестнице.
– Но он же со мной, – говорю я.
– Правила, Уиллем-саб.
Пратик качает головой.
– Мне, наверное, пора машину дяде вернуть.
– Хорошо, давай я заплачу. – Я достаю пачку грязных рупий.
– Триста рупий, если без кондиционера. Четыреста – с кондиционером, – говорит Чодхари. – Таков закон.
Я даю Пратику пятьсот, у нас столько стоит сэндвич. Он начинает пятиться назад.
– Эй, а как же корма? – спрашиваю я.
Он улыбается, как дурачок, немного напоминая мне Брудье.
– Буду на связи, – обещает он.
Лифт неуверенно доезжает до пятого этажа. Чодхари открывает двери, и мы попадаем в залитый светом коридор, в котором пахнет воском для пола и благовониями. Он проводит меня мимо нескольких деревянных дверей с прорезями, останавливается у самой дальней и достает ключ, который подходит ко всем замкам.
Поначалу мне кажется, что он привел меня не туда. Яэль живет тут уже два года, но комнаты пусты. Безликая громоздкая деревянная мебель, на стене такая же стереотипная картина с пустынными фортами и бенгальскими тиграми. У застекленных дверей стоит небольшой круглый столик.
Потом я чувствую его. За конкурирующей смесью лука, благовоний и воска несомненно улавливается запах цитруса и мокрой земли. И я вдруг понимаю ясно, будто знал это всегда, хотя я никогда на это не ориентировался – что это запах моей матери.
