Я осторожно вхожу в коридор, и меня накрывает очередная волна. Как будто я не в Индии, а в Амстердаме, дома, и сейчас за окном долгие летние сумерки. Дождь, наконец, прекратился, так что Яэль и Брам вышли на улицу, отпраздновать маленькое чудо солнечного света. После дождя еще холодно, поэтому я кутаюсь в колючее шерстяное одеяло и наблюдаю за ними через наше огромное панорамное окно. Студенты, жившие в квартире по ту сторону канала, врубили музыку на полную. Началась песня, что-то старое, из «новой волны»,[53] времен молодости Яэль с Брамом, и он хватает ее, они танцуют, касаясь друг друга головами, хотя это вовсе не медленный танец. Я наблюдаю за ними сквозь стекло, внимательно, делая вид, что не смотрю. Мне тогда, наверное, было лет одиннадцать-двенадцать, подобные сцены в таком возрасте должны смущать, но я смущения не испытывал. Яэль заметила, что я на них смотрю, и – что удивило меня тогда, да и удивляет сейчас, когда я вспоминаю, – вошла в дом. Она не вытаскивала меня, не приглашала потанцевать с ними, как мог бы сделать Брам. Она подняла одеяло, взяла меня за локоть и подняла. И меня окутал этот запах апельсинов и листвы, этот вездесущий глинистый аромат, смешивающийся с тяжелым секретом каналов. Я постарался притвориться, что всего лишь подчиняюсь, позволяю ей вести себя, совсем не подавая вида, насколько я счастлив. Наверное, полностью сдержать свои чувства мне не удалось, потому что она улыбнулась в ответ и сказала: «Надо успеть ухватить солнышко, пока не ушло, да?»
Яэль бывала такой вот теплой. Но ее теплота была переменчивой и ненадежной, как голландское солнце. Только с Брамом она казалась другой; может, это было отраженное тепло – ведь он был для нее солнцем.
Чодхари уходит, а я ложусь на диван. Голова упирается в тяжелый деревянный подлокотник, мне неудобно, но я не шевелюсь, потому что оказался на солнце, и жара кажется мне необходимой, словно переливание крови. «Наверное, мне надо бы связаться с Яэль», думаю я, но меня затягивает сонливость, усталость после перелета и чувство облегчения, поэтому я засыпаю, даже не успев разуться.
* * *
Я снова лечу. На самолете, и это мне кажется неправильным, ведь я только недавно приземлился. Все такое живое и правдоподобное, что чуть больше обычного уходит на то, чтобы распознать сон; после чего все искажается, становясь жутким и нереальным, тяжелым, тягучим, как бывает, когда тело начинает бунтовать против изменения ритма биологических часов. Может, поэтому посадки в этом сне не происходит. Не загорается значок «пристегните ремни», нет невнятных сообщений от пилота. Лишь моторы гудят, и есть ощущение, что я в воздухе. Просто лечу.
