Иван догадался. Он видал, как услаждён Семён робкими жалобами тверичан. Но сам не чувствовал услады. Хотелось уйти, не видеть, как Сёмка гордым страусом египетским выступает, только что яйца не несёт.
— Может, Симеон Иванович, ещё как может, — настаивал обиженно Всеволод. — Утесняет предерзостно, с наглостию многою. Будто разума лишился на старости лет...
— Какая старость! Небось и семь по семь ещё нет?
— Семь по семь нет, до библейских лет не дожил, однако одряхлел, да ещё и немочь грудная измотала, плох стал, придирчивый и жалобный. Драл-драл с меня на дань ордынскую, потом колокол вздумал лить, медь в реку упустил и на меня вовсе взъелся. Не поверишь, всю казну велел отдать. А на мне вся семья, с ним в Твери жить никто не хочет, все ко мне в Холм притекли…
— И матушка твоя тоже?
— Выжил меня деверюшка из родного дома! — топнула сухонькой ногой несчастная вдова. — Много, вишь, издерживаю. Накладно ему меня кормить. Да у нас и своя доля есть. Только поддержки ниоткуда нету, ни совета доброго, благого. — Вдова заплакала меленькими привычными слезами. — Злыдень, пра, злыдень! Сглазили его, что ли? Ведь сколько вместе перенесли, а теперь на-ка, врагом и грабителем оказался!
Дивная ликом Мария заметно толкнула матушку коленкой: о прежних-то страданиях не к месту сейчас. И Всеволод миганием глаза это же подтвердил: не яри, мол, дракона московского.
Вдова, вынув из рукава ширинку и слёзы ею осушая, досказывала торопливо новые злодейства и козни дохлого Константина:
— Марьюшку нашу писаную за Ольгерда-мучителя сосватать хотел, с выгодой для себя чтобы!
— И что же Мария Александровна? — Сёмка почтительно устремил на чудную девицу ястребиный свой, тигриный, острый, жёлтый зрак. Аж ноздри у него затрепетали.
— Отказала! — готовясь к новому плачу, сообщила вдова.
— Ольгерду-то? — вроде бы как ужаснулся Семён или, можно и так понять, восхитился.
— Мол, вдовец он.
— Ну и что же, что вдовец? — несколько обиженно спросил Семён Иванович, вспомнив, что и он тоже вдовец сосватанный.
Мария загадочно повела узкими проблеснувшими глазами, вымолвила чуть слышно:
— Нехристь он.
— Эт-то да, это правильно! — одобрил Семён Иванович, ему словно стало спокойнее. — Так что же Константин Михайлович? Коварство своё кажет над сиротами? Не ожидал я! И помыслить не мог!
— Когда отказался я давать серебро ему сверх меры, он начал хватать моих бояр и слуг, а в довершение бесчинств мою холмскую отчину пограбил, благо, казну не нашёл.
