Из железного ржавого унитаза, как из басовой трубы, грохотала железная дорога. Пакашиваясь на унитаз, Митька торопливо умылся и, уже вытираясь полотенцем, испуганно наткнулся взглядом на какого-то мальчишку сзади в зеркале на стене.
Мальчишка таращился, лицо его будто пережевывалось и было в желтых пятнах… «Да это же я!» — рассмеялся Митька. Судорожно давнул педаль сбоку унитаза и, как от обвала, от лавины, выскочил в спасительный коридорчик.
Из нижней полки Катй уже подняла и закрепила столик, доставала еду из кирзовой сумки. Митька уселся на вчерашнее место — к окну, навстречу движению. Плотные перелески выкидывали, веером разворачивая утреннему солнцу, поля в зеленой, гуляющей на все стороны пшенице и далекие, завалившиеся за край земли деревеньки. Вдоль железной дороги на открытых местах торопливо городились серые щиты снегозадержания. Внезапно провалившись, извилистая речка испуганно засеребрилась в оползневелых берегах. Замахался фермами железнодорожный мост, и снова выскакивали перелески, торопливо расстилали солнцу зеленые поля.
А в самом вагоне из каждого закутка в проход, к солнцу смотрела сдернутая с привычного места и стучащая неизвестно куда жизнь людская, со, своими радостями и печалями, надеждой и разочарованием.
Вчерашние солдаты исчезли — ни вещмешков, ни шинелей, — сошли, видно, ночью или под утро: Катя и не слыхала. Уже умытый, опрятный, тихий, старик поглаживал ладонями колени, покачивался и осторожненько намекал жене насчет «капиточку». Чайку чтоб, значит, сообразить; глаза у него красненько грустили, как у виноватого окуня.
— Станцию жди! — зло обрывала его старуха и передразнивала: — Капито-очку! — Она рылась в сидорке и, утихая, все доварчивала: — Капиточку ему подавайте…
Старик глянул на Катю: во какая! и с такой я живу! А?.. Катя улыбнулась, о чем-то тихо сказала Митьке. Тот схватил маленький алюминиевый бидончик и побежал в другой конец вагона; привязанная к дужке крышка зазвякала как ботолко на жеребенке.
