— Большевики хотят отобрать поля у богачей и раздать бедным. — Нурулла взял с полки молоток.
— Не верится, что такое время придет, и я буду пахать для себя.
— Придет такое время, Гимбат, — сказал, не прекращая работы, Нурулла. — Только нашим мужчинам бороться надо, а не сидеть на годекане и хабарничать.
Абдулатип с восхищением смотрел, как двигались руки Нуруллы. Они были огромные, потемневшие от металлической пыли, жилистые и напоминали Абдулатипу корни грушевого дерева. Вот он взял принесенный Гамзатом, потускневший от времени дырявый кувшин, почистил его каким‑то специальным раствором, запаял прохудившееся донышко. Поставил, посмотрел — чего‑то не хватает. Раскалил щипцы и, опуская концы их в олово, стал наносить узоры. Обновленный кувшин засверкал.
— Спасибо, Нурулла. К чему мне, старику, такой красивый кувшин. Главное— чтоб не дырявый был, — сказал Гамзат.
— Пусть и красивый будет, и прочный, — сказал, отдавая ему кувшин, Нурулла. — А денег я с тебя не возьму, и не думай.
«Золотые руки у Нуруллы», — говорили в ауле. И когда хотели похвалить какую‑нибудь вещь, говорили: сделана как у Нуруллы.
В комнату забежала раскрасневшаяся от бега соседка Нуруллы.
— Вот дочь замуж выдаю, дорогой Нурулла.
— Знаю, знаю, — улыбнулся лудильщик. — За чем же дело стало?
— Сделай кувшин побыстрее, очень нужен.
— Быстро слишком не обещаю, но к свадьбе постараюсь успеть. Торопливая‑то вода до моря не доходит, а если баран раньше времени окотится — ягненок получится хилый. А кувшин для невесты должен и красивый и прочный быть. Ступай, сам к свадьбе принесу.
Соседка убежала, а лудильщик сел отдохнуть.
— Люди не станут спрашивать, сколько кувшинов сделал мастер, а спросят, что сделал. Лучше меньше, да лучше. Чтоб человек потом меня с благодарностью вспомнил. И корову лучше одну, да молочную, и осла— одного, да работящего, а изделий — лучше поменьше, да чтоб на совесть сделаны были. Чтоб человек, взяв их в руки, сказать мог: «Спасибо мастеру, пусть внуки его будут счастливы». Взялся за дело, так не делай его так, как Адигулла стенку кладет. Правильно я говорю, мальчик? — обратился Нурулла к сидевшему у порога Абдулатипу.
Адигулла — это каменщик у них в ауле. Хвастливый, вечно хитро посмеивающийся, он работал быстро. «Какой платеж, такой работеж», — любил повторять он. Сделанное его руками долго не держалось, но люди вынуждены были звать его, потому что другого каменщика в ауле не было. Все хорошие мастера уходили на заработки в верхний аул. Адигулла радовался: «Никто не обходится без меня». Как‑то и отец Абдулатипа, Чарахма, тоже пригласил его поставить стенку новой комнаты. Адигулла, насвистывая, быстро поставил стенку, получил деньги, выпил бузы и ушел. А ночью пошел дождь, и стенка развалилась. «Пусть руки твои отсохнут», — кричала, ругая Адигуллу, Издаг.
