— Пупсик! — возмутилась Зося.
— Spazieren! — настаивал венгр. — Schöne Nacht…[11]
Гуркевич, смирившись с судьбой, позволил себя увести.
Оба, пошатываясь, вышли через кухню во тьму августовской ночи. Поручик придерживал Гуркевича за талию. За калиткой он замурлыкал песню.
— Stern von Rio… — подхватил было Гуркевич, но сразу же замолк.
Где-то вдали раздался выстрел. Оба нетвердым шагом двинулись по улице к лесу.
— Polizeistunde, — проговорил опасливо Гуркевич. — Deutsche…
— Keine Deutsche… Magyar! — гордо ответил венгр.
Светлое пятно забора с левой стороны исчезло; поручик потянул Гуркевича к соснам. Тот осторожно пытался высвободиться, но венгр держал его крепко.
— О Боже, — простонал Гуркевич, задевая локтем деревом. — Куда? Was… Wohin?
— Moment, — шепнул, не ослабляя хватки, венгр.
Он был на голову выше и гораздо сильнее. Гуркевич боком ощущал неприятное соседство кобуры. Рука мадьяра давила подобно стальному обручу. Они ударялись о стволы, спотыкались о корни, проваливались в ямы от выкорчеванных деревьев. Сердце Гуркевича бешено колотилось, на лбу выступил пот.
— Вот ведь вляпался, — бормотал он про себя. — Загасить меня собрался, каналья. Из-за этой поганой шлюхи! Какого черта я дал себя вывести из дому? Кто узнает об этом, кто вспомнит?..
— Bitte? — спросил поручик.
Гуркевич резко схватился свободной рукой за молодую сосенку.
— Хватит! — крикнул он. — Дальше не пойду! Тут убивай! Hier!
Венгр покачнулся, приостановился и, приблизив к нему лицо, улыбнулся.
— Bitte, — сказал он любезно, выпустив руку Гуркевича.
Тот сглотнул и напряг в ожидании мышцы.
— Zosia hat mir erzählt… Sie kommen Warschau. Aufstand, — шепнул мадьяр. — Offizier, nicht wahr?
— Вот ведь шлюха! — крикнул Гуркевич в отчаянии. — Да! Ich polnische Patriot. Kommandant!
Венгр с улыбкой кивнул.
— Hitler kaputt. Wir wollen polnische Patrioten helfen!
Гуркевич выкатил глаза.
— Helfen? — переспросил он с недоверием. — Warschau? Пистоли, геверы, пушки… Kanonen?[12]
Венгр живо закивал. Произнес: «Moment», — и потянул Гуркевича за собой.
Через несколько шагов деревья кончились. Оба полезли через какую-то колючую проволоку. Гуркевич зацепился полой пиджака, рванулся, не устоял на ногах и стукнулся лбом о твердый холодный металл.
— Черт! — ойкнул он. — А это что такое?
— Kanonen, — объяснил поручик.
Гуркевич осмотрелся. В полумраке грозно вырисовывался силуэт артиллерийского ствола.
Вдоль служевецкого ипподрома два гладких гнедых жеребца резво катили желтоватую бричку, а в ней — трех венгерских солдат. Рядом с ездовым устроился Гуркевич, в чуть широковатом кителе, с костяной ефрейторской звездочкой на вороте; на задней лавочке гордо и осанисто восседал поручик Иштван Койя. Глухо стучали копыта по гранитной брусчатке; в изумлении таращились на бричку устроившиеся у ограды немецкие солдаты. Было жарко и безветренно; над городом поднимался к небу темный дым. Издали доносился приглушенный гром и скрежет, словно кто-то передвигал по полу шкаф. Возле ворот ипподрома вертелись жандармы; на обочине разместился пулеметный расчет.
