— Отдохните здесь, княгиня, — сказал Коррез, — вы уже прошли несколько миль. Полюбуйтесь на эти горы, выделяющиеся сквозь деревья, а я соберу вам цветов, вы по прежнему любите их, не правда ли?
Верэ грустно улыбнулась.
— Люблю; но и цветами мы, несчастные, мало наслаждаемся, потому именно, что видим их постоянно в таком изобилии, — подумайте, что их гибнет на одном бале!
Верэ сидела на скамье у креста, на коленях ее лежали цветы; на ней было белое платье без всяких украшений, она походила на девочку, которую Коррез некогда угощал вишнями и молоком.
Он облокотился о древесный ствол и не спускал с нее глаз.
Долго говорили они о посторонних предметах.
Наконец, молодая женщина собралась с духом и проговорила:
— Вы помните, как вы просили меня сохранить себя незапятнанной светом? Я хочу сказать вам, что всегда, всегда стремлюсь к этому. Мной не руководили ни самолюбие, ни тщеславие, как вы, вероятно, думали. Больше я сказать вам ничего не могу. Но если вы хоть сколько-нибудь понимаете меня, то, конечно, понимаете, что я говорю правду.
— Я знал это прежде, чем вы мне сказали.
Он забыл, что не так еще давно подозревал и упрекал ее.
Верэ молча связывала свои цветы.
Он следил за нею, в его темных глазах сверкали слезы.
— Не я один вас понял без слов, княгиня; вероятно, свет вас понимает, и вот почему добрая половина ваших знакомых не в силах простить вам.
— Теперь я вас не понимаю, — с слабой улыбкой вопросительно проговорила Верэ.
— Да, вы меня не понимаете, — быстро проговорил он, — в этом вся опасность. Знаете ли вы, чего стоит быть чистой женщиной в том свете, в котором вы живете? Знаете ли, какая казнь за это преступление — одиночество. Если вам стыдно ходить полуодетой, если вы не желаете смеяться над неприличными намеками, понимать непристойные песни, иметь в числе своих друзей женщину с двусмысленной репутацией, если вы такая отсталая, — вы оскорбляете свое поколение, вы ему живой упрек. Неужели вы не сознаете, что ваши современницы скорей простили бы вам порок во всей его наготе, чем эти незапятнанные одежды, которые вы достойны носит наравне с детьми и с ангелами?
Он умолк.
Верэ слушала, лицо ее слегка заалелось, потом покрылось еще большей бледностью. Теперь она хорошо, слишком хорошо поняла его. Смутный стыд закрался ей в душу при мысли, что он знает, как темен ее пут, как ненавистна ей ее собственная участь.
Она собрала свои цветы и встала.
— Далеко мне до ангелов, вы слишком хорошего обо мне мнение, — проговорила она слегка дрожащим голосом. — Солнце, кажется, садится. Становится холодно.
