Обстоятельства явно были за него, и знак был подан. Нужно было переходить к действию.
Он сказал:
— Да, кстати, о телевизоре... Как тебе наша депрессивная звезда? Думаешь, случай излечимый?
Она перестала курить и серьезно посмотрела на него через стол.
— Не знаю... — честно призналась Варвара. — Мы вчера поболтали немного... Про депрессию и вообще... Правда, я не очень-то хорошо это помню.
Она отвернулась — чтобы достать с подоконника пепельницу, немного слишком поспешно.
Иван так и не понял, то ли ей стало стыдно за «провалы памяти», то ли еще по какой причине. Он знал одно — надо гнуть свою линию.
И он гнул:
— По-моему, его не мешало бы немного... встряхнуть, что ли? Как думаешь, а?
— А как я могу думать? Тебе лучше знать.
— Ну да, мне лучше знать, лучше знать... И я знаю! Только вот сделать, к сожалению, ничего не могу!!
Здесь он проявил такую не свойственную его обычно флегматичному темпераменту горячность, что даже, кажется, действительно разволновался, за что и был вознагражден заинтересованным взглядом потемневших от сочувствия глаз.
Теперь пора было идти ва-банк.
— Влюбиться бы ему как следует... Тогда бы и силы сразу появились, и кураж, да и все остальное...
Она внимательно слушала не перебивая. Даже очень внимательно. А его продолжало нести.
— Варь, а может, тебе попробовать его пробить, а? — вкрадчиво прошептал он, откидываясь, наконец, от стола и с наслаждением закуривая первую сигарету.
Он произнес это, мечтательно глядя в потолок, туда, где нехотя тают, тесня друг друга, колечки серого дыма, пускаемые им, и таким тоном, каким говорят: «А не поехать ли нам этой весной в Париж...» Так, будто это только что пришло ему в голову.
— Как «пробить»? — не поняла Варвара.
— А так, чтобы долбануло как следует по мозгам, ну, или по чему там еще... Слушай, правда, пробей его, а? У тебя бы получилось, я знаю...
После изумленной паузы подошла очередь вкрадчиво говорить Варваре:
— Ты хочешь, чтобы я долбанула твоего друга?
Недоверчиво сощурившись, она сделала попытку заглянуть ему в глаза. Но он так старательно изучал стены маленькой кухни, как может только иностранец в Третьяковке. А сам тем временем подтвердил спокойно и уверенно, будто речь шла о самой обыкновенной вещи:
