— Джек, Джек, — она произнесла это имя умоляющим голосом. Она молила освободить ее от этого раздражения.
— Да говори же, Эйприл, чего ты хочешь?
— Тебя. Прямо сейчас. — Они оба тяжело дышали, а их тела стали скользкими и горячими от накалившего их пламени страсти.
Джек рывком достал из кармана свой бумажник и бросил его на стол. В следующую секунду его пальцы расстегивали ремень брюк, потом «молнию» замка, потом он стаскивал с себя брюки, протягивая их под ногами Эйприл, обхватившими его бедра.
— Где? Где ты хочешь меня, Эйприл? — Ее тело изогнулось при этих словах, и Джек вытянул шелковую струю из-под тонкого ремешка и только на несколько секунд разжал ее ноги, чтобы снять через них ее платье и отправить его в другой угол комнаты.
Взглянув на нее после всей этой процедуры, он вдруг почувствовал, как его ноги подогнулись в коленях. На ней были только прозрачные желтые трусики и узкий золотистый ремешок, и все тело купалось в белом лунном свете. Его пожирающий взгляд заставил ее выгнуться, дерзко выставив вверх напрягшиеся от нетерпения груди.
— Где, Эйприл, ради Бога скажи, где?
Ее волосы живой черной массой разметались вокруг головы. Ее взгляд оторвался от его глаз и медленно заскользил вниз по его груди, по животу и остановился, встретившись с его поднявшейся пульсирующей плотью. Не отводя от нее глаз, она сказала слабым от изнеможения голосом:
— Внутри, Джек. Глубоко-глубоко внутри.
С каким-то нечеловеческим звуком, больше похожим на рычание, чем на стон, Джек вынул из бумажника презерватив и, разорвав упаковку, натянул его на свою плоть. Потом нагнулся над ней, из последних сил сдерживая невероятное, почти животное желание немедленно вонзиться в нее. Но вместо этого, он втолкнул свой язык в ее рот, и проведя ладонью между ее ног, проник внутрь нее пальцем.
— Так, глубоко? — спросил он, не отрываясь от ее губ. И в следующую секунду его палец оказался еще глубже. — Или так?
Ноги Эйприл напряглись.
— Глубже.
Джек больше не мог дышать. Воздух с шипением выходил из него, сотрясая все тело. С жадностью впившись в ее рот своим ртом, он стал медленно вынимать из нее палец. Потом прижался к ней животом и так же медленно начал вводить в нее свою плоть. Сладостно-мучительная боль оттого, что он из последних сил сдерживал себя, пронзила его с головы до ног. Это была настоящая пытка и, черт побери, от того удовольствия, которое эта пытка доставляла ему, можно было умереть.
— Моя. Ты… ты… моя.
