— Отца нѣту… Вдовая она…
Дѣвочка говорила почти совсѣмъ ясно, только не выговаривала ж и ш. Она разсказала, что Парамониха зимой извозничаетъ, возитъ лѣсъ на станцію и уѣзжаетъ изъ дому «когда на день, когда на два»…
— А тебя съ кѣмъ же оставляетъ?
— Меня-то? Да одну… запретъ избу и ладно…
— И не ѣшь ничего?
— Зачѣмъ? — воскликнула дѣвочка и махнула рукой на барышню. — Хлѣба и каши оставитъ мнѣ вволю…
— И тебѣ не страшно?
— Чего страшно?
— Одной не страшно?
— Я не одна… У меня на полкѣ боженька живетъ…
Въ это время изъ-за оврага вылѣзла старшая дѣвочка. Она тяжело тащила ведро съ водою, и ея тоненькое тѣльце все перекривилось въ правую сторону, чтобы лѣвая рука могла нести ведро, не зацѣпляя имъ за землю.
— Князна идетъ! — весело объявила Домашка, и на ея серьезномъ лицѣ впервые скользнула радостная улыбка.
Ольга Дмитріевна невольно бросилась помочь дѣвочкѣ дотащить ведро, та не допустила этого, но благодарно и ласково заговорила съ ней.
Вечеръ сдѣлался уже весь сѣрый, и Ольга Дмитріевна встала, чтобы идти домой. Княжна удержала ее.
— Посиди, барышня, еще немного… Сейчасъ, наши придутъ…
— А кто тутъ ваши?..
— Отецъ, мать и наша сноха… да Парамониха съ сыномъ… Изъ Москвы къ ней сынъ на сѣнокосъ пришелъ съ фабрики…
Ольгу Дмитріевну поражало, что «княжна» говоритъ съ ней какъ большая; даже щеку она подпирала правымъ кулакомъ такъ, какъ это дѣлаютъ бабы.
— А тебѣ хорошо жить у твоихъ Картошкиныхъ? — спросила ее Ольга Дмитріевна.
— Мнѣ-то? Мнѣ хорошо! Домашкѣ, той плохо… Сильно Парамониха дуетъ ее…
— Какъ дуетъ?
— Вѣникомъ… А то и веревкой… Чѣмъ придется…
Ольга Дмитріевна прижала къ себѣ дѣвчоночку и чуть не со слезами на глазахъ проговорила:
— Какой ужасъ!..
— Да нельзя и не дуть-то, — серьезно продолжала княжна.
— За что же? За что бить такую маленькую?
— Намедни хлѣба каравай упёрла… А-агромный!
— Я не себѣ, я Затѣйкѣ,- оправдывалась Домашка.
— Ну и попало! Здорово попало…
— Здорово! — согласилась маленькая.
— Да гдѣ же ея мать? — горячо воскликнула Ольга Дмитріевна.
Ей хотѣлось сейчасъ же побѣжать къ ней, сказать ей, чтобы она спасла своего ребенка отъ побоевъ, отъ муки.
— Мать-то? Парамониха?
— Нѣтъ, настоящая мать, родная.
— Не знаю… Домна, вдругъ обратилась она къ маленькой, точно баба, — ты не знаешь, гдѣ твоя мамка родная?
— Не знаю, — равнодушно отвѣтила Домашка.
— А ты про свою знаешь?
— Въ Москвѣ моя… Говорятъ — княжна… Я не знаю…
— И не любишь ее?
— А за что мнѣ ее любить-то? — изумленно сказала княжна и сейчасъ же прибавила:
