Он невольно втянул голову в плечи, спасаясь от застрявшего в ушах воя бомб. Бомбежка, а потом танки. И ночь, когда не стыдясь слез, он брел за Шелгуновым... куда-то... куда-нибудь...
Остальные уже потом прибились. Зина... Борис Николаевич повел взглядом и увидел, что Зина спит, уткнувшись лицом в колени. Выгоревшая гимнастерка плотно натянулась на лопатках, стриженые волосы свалялись и посерели от пыли.
Саня сидел рядом, преданно сторожа ее сон. Он был щупленький и конопатый, на полголовы ниже Зины, совсем мальчишка рядом с ней. И взгляд у него был детский - серьезный, неподвижный взгляд деревенского мальчика, и еще совсем мальчишеский, ломкий голос. Зину он знал три дня, а казалось - всю жизнь, и само собой разумелось, что он идет рядом с ней, тащит ее медицинскую сумку и покорно сносит ее грубоватые шутки.
Но тут - Борис Николаевич зябко повел плечами - раздался голос, который за эти три дня он успел возненавидеть:
- Че глядишь, Санька? Опять журавель на твою Зинку пялится! - и замешкавшийся где-то Васька плюхнулся на землю рядом со старшиной.
Саня промолчал, Шелгунов покосился неодобрительно, а Борис Николаевич только вздохнул.
- Лафа Зинке! Какого хошь выбирай: хошь длинного, хошь короткого! Слышь, Зин, может на меня глянешь? Я те как раз впору!
- Тю, кобель, - отозвалась Зина, не поднимая головы. - Дрючок добрячий тебе впору!
- А те чо, грамотный нужен? Чтоб по-ученому все разобъяснил?
- Разговорчики, Козин! - сердито бросил старшина.
- Так я чо? Я шутю!
- Взгреть бы тебя за твои шуточки! - сказала Зина, разогнулась, потерла лицо руками. Простое было у нее лицо: широкое, скуластое, с маленькими быстрыми глазами и большим ртом.
- Это кто же меня взгреет? - спросил Васька задиристо. - Журавель, твой, што ли?
"Господи, я-то причем? - с тоской подумал Борис Николаевич. - Ну чего он все ко мне цепляется?"
- Да сама управлюсь, - сказала Зина равнодушно. - Бачила я вашего брата, вже осточертело. Петро Трофимыч, у тебя водицы нема? Горло печет, аж тошно.
...Уже стемнело, когда они уперлись в ревущее шоссе и часа три лежали в кустах, ожидая просвета. Но шоссе не стихало, машины мчались одна за другой, нагло взблескивая подфарниками, и Шелгунов вдруг поднялся и страшным голосом крикнул:
- За мной!
Дважды грохнуло на шоссе, стало светло, толстый столб пламени уперся в почерневшее небо. И плотная стена свинца упала на кусты; завыло, застонало, защелкало вокруг. Ни одной щели, ни одного просвета, ни единого глотка воздуха. Смерть. Всюду.
