Поровнявшись съ подошвой круглой скалы, молодой человѣкъ взошелъ по грубо вырубленнымъ въ ней ступенямъ, которыя вели къ одной изъ башенъ ограды, служившей входомъ въ центральное зданіе. Тутъ онъ громко затрубилъ въ мѣдный рогъ, полученный имъ у часоваго опускной рѣшетки.
— Отворите, отворите! — съ живостью закричалъ голосъ изнутри. — Это навѣрно окаянный капитанъ!..
Дверь отворилась в вновь прибывшій, войдя въ плохо освѣщенную комнату готической архитектуры, примѣтилъ молодого офицера, небрежно развалившагося на грудѣ плащей и оленьихъ шкуръ, близъ одного изъ тѣхъ ночниковъ съ тремя рожками, которые наши предки подвѣшивали къ розеткамъ потолка, но который въ эту минуту стоялъ на полу. Богатство и изысканная роскошь его костюма составляли разительный контрастъ съ голыми стѣнами и топорной мебелью комнаты.
Не выпуская книги изъ рукъ, онъ полуобернулся къ вошедшему.
— Это вы, капитанъ? Добро пожаловать! Безъ сомнѣнія вы не предполагали, что заставляете ждать человѣка, не имѣющаго чести васъ знать, но мы скоро познакомимся поближе, не правда ли? На первыхъ порахъ дозвольте мнѣ выразить вамъ мое искреннее сожалѣніе, что вы вернулись въ этотъ гостепріимный замокъ. За тотъ недолгій промежутокъ времени, который я провелъ здѣсь, я сдѣлался такъ же веселъ, какъ и сова, прибитая вмѣсто пугала къ воротамъ башни. Клянусь дьяволомъ, когда я вернусь въ Копенгагенъ на свадьбу моей сестры, и четыре дамы изъ цѣлой сотни не признаютъ меня! Скажите, пожалуйста, не вышли ли изъ моды банты изъ красныхъ лентъ у подола кафтана? Не переведено ли какихъ нибудь новыхъ романовъ этой француженки, мадмуазель Скюдери? У меня теперь ея Клелія, которою навѣрно еще зачитываются въ Копенгагенѣ. Теперь, когда я томлюсь вдали отъ столькихъ прелестныхъ глазокъ, эта книга мое единственное утѣшеніе… потому что какъ ни хороши глазки нашей узницы, — вы знаете о комъ я говорю — они ничего не говорятъ моему сердцу. Ахъ! ужъ эти порученія родителя!.. Сказать по секрету, капитанъ, мой отецъ — пусть это останется между нами — поручалъ мнѣ… понимаете… приволокнуться за дочерью Шумахера. Но всѣ старанія мои пошли прахомъ: это не женщина, а прекрасная статуя; она плачетъ по цѣлымъ днямъ и не обращаетъ на меня ни малѣйшаго вниманія.
Молодой человѣкъ, не имѣвшій до сихъ поръ случая прервать болтовню словоохотливаго офицера, вскрикнулъ отъ удивленія.
— Что? Что вы сказали? Вамъ поручили обольстить дочь несчастнаго Шумахера?
