Из-за этих раздражителей я не могла связно думать. Тем более по коридору то и дело шмыгали мои дражайшие родственники, мои любимые и любящие детки, мои лелеемые свекрови, мои драгоценные мужья и мои обожаемые, преданные до последней капли крови (моей крови, конечно!) подруги. В совокупности их было примерно миллион штук. И все они каждую секунду могли ворваться в гардеробную и спросить, удивленно поднимая бровь: «А что это ты тут делаешь?»
А потом закричать: «Папа, иди сюда!» Или: «Сынок, погляди на это чучело!» Или: «Вадик, взгляни на это привидение!» Или: «Луиза Пална, взгляните на это исчадие ада!»
Или они могли осведомиться с упреком в голосе:
«Так ты не умерла?»
«Откуда ты взялась?»
«Тебя черти с того света притащили?»
«Ты имеешь совесть, ведь гроб уже заказан!»
«Окстись, на поминки уже позвали всех знакомых!»
«Заказали автобус и музыку!»
«Я потратил целое состояние на венки, а ты…»
«Ну, она же в своем амплуа — ни дня без сюрприза. Помирает и воскресает по мере необходимости. В зависимости от настроения».
«Как всегда, хочет испортить нам праздник!»
«Куда девать гроб, тебя спрашиваю?»
«А венки?»
«А музыкантов с автобусом?»
Поэтому я сижу тихо как мышь, стараясь даже не шевелиться.
Адски хочется пить.
И еще — умереть по-настоящему.
Так прошел остаток дня. И вечер.
По квартире шмыгали три миллиона свекровей и примерно полмиллиарда детей. То и дело раздавались голоса:
— А где ее документы? Кредитные карточки?
— Мама, догадайся с трех раз где: сгорели вместе с машиной!
Шорохи, звуки — и ревнивая тишина сжимает ладонью мое колотящееся сердце.
— Надо найти ее фотографию. Кажется, у нас нет подходящей.
— Возьми ту, где она на даче!
Только не эту! — охаю я. Помню этот снимок, потому что получилась на нем ужасно: какая-то размазня с плаксивым лицом, даже без косметики. Бабенция неполных шестидесяти лет с перекошенной физиономией старой алкоголички — наш фотоаппарат способен еще и не на такие чудеса. Он и из Мэрилин Монро сделает престарелую развратную африканку из голодающей страны.
Шорохи — ищут снимок.
— Что-то она здесь не очень.
— Что ты, очень даже!
Только не эту фотографию! Прошу вас в последний раз в жизни! Милые родственники, дайте хоть на могильном памятнике выглядеть достойно!
— Может, лучше ту, которая с юга?
Да! Да! Я там получилась отлично! Да, ту, пожалуйста, ту самую…
Я молитвенно складываю руки на груди.
— Вадик, ну при чем тут юг? Та первая фотография очень даже ничего. И у нее такое милое выражение лица, такое трогательное. — Это Луиза Пална. — Сразу видно — ни к чему не приспособленный, никудышный человек, каким она всегда была. Такой мы и запомним ее на всю жизнь. Какой мы будем любить и бережно хранить в нашей памяти. Какой не забудем ее никогда, до самого смертного одра, до ее могилы.
