Тишина, молчание.
— Так все удачно получилось. — Это говорит она. — Как подумаю, что на ее месте могла бы быть я…
— Да… — вторит он. — Не понимаю, и чего ее черт понес? И куда? Куда она ездила?.. Кстати, мама предлагает похоронить ее на семейном Пустяковском кладбище.
— Там места дорогие. Стоит ли стараться? — Это моя лучшая подруга. Мы дружим с первого класса, нет, со второго…
— А слесарь не проболтается?
— Он туп как пробка. Кстати, нужно подготовить вещи.
— Зачем?
— Кажется, так принято.
— Гроб будет закрытым — от нее мало что осталось. Лишь горстка пепла.
Молчание. Почтительное молчание, уважительное по отношению к усопшему. Интересно, каким образом Луиза Пална умудрилась сгореть?
Предположение: облилась керосином, когда разжигала мангал, чиркнула спичкой и…
Что ж, можно выходить из гардеробной. Когда в семье такая трагедия, ругаться просто глупо.
Делаю шаг к двери. Сейчас напущу скорбную мину и… «Милый, какое у нас горе!» Главное, чтобы это не прозвучало слишком весело.
Но тут Мила интересуется:
— А ты видел, что от нее осталось?
— Нет. Но догадаться нетрудно — один пепел.
Шелест одежды. Вздох. Затяжное молчание, означающее поцелуй.
И потом радостное, счастливое, восторженное:
— Наконец-то ты свободен!
— Наконец-то мы свободны, — отвечает он, впрочем, не так уж радостно.
А подруга, с которой я дружила с первого класса (нет, со второго!), улыбается, закинув руки на шею моему мужу таким привычным жестом, как будто она двадцать лет репетировала его изо дня в день.
Через полуоткрытую дверь мне видно все!
Беззастенчиво гремит дверной звонок, поцелуй прерывается, сварливый голос Луизы Палны врывается в слишком тесное для ее пронзительного дисканта пространство квартиры:
— Свидетельство о смерти получили?.. Ну и слава богу!
Я оседаю на гору пыльных пальто, старых дубленок и детской поношенной одежды. Кто же все-таки умер? А?
У меня миллион важных неотложных дел. Совершенно неотложных и абсолютно важных… Во-первых, нужно ощупью отыскать упавший маслом вниз бутерброд. Потом прикрыть дверь гардеробной. Потом выкрутить лампочку, чтобы обеспечить укромность своего укрытия и его абсолютную конфиденциальность. Потом поглубже зарыться в одежду и, наконец, подумать — хорошо подумать, крепко. Качественно. На все сто. На полную катушку!
Но думалось почему-то плохо. Когда бутерброд закончился, захотелось пить. Чесалась спина. Ныла голова. Саднил затылок. Щипало щеку. По правой стороне тела ползли мурашки, упорно стремясь перебраться на левую сторону. А с левой стороны разливался затеклый холод, добирался до кончика носа, щекотал ноздри — я чуть было не чихнула, но удачно задушила чих старым валенком Митьки.
