Мучения в гардеробной продолжались сутки или двое. Или целый год! За это время я сто раз вспотела, тысячу раз побледнела и миллион раз была на грани обморока.
Один раз в гардеробную кто-то вперся, зашумел, задышал прямо над ухом (сердце ушло в пятки, а я притворилась старой ветошью), заныл:
— Ба, а где мой черный пиджак? Тут ни черта не найдешь. Свет не зажигается, кажется, лампочка перегорела!
— Лизочка, сколько раз говорить, черный пиджак на даче… К тому же он тебе давно мал. — Луиза Пална, спасительница моя, пусть ей земля будет пухом, а не мне.
— Да… — Капризно, с обидой в выразительно дрожащем голосе. — А что я надену на похороны? Мне совершенно нечего надеть… Па, мне опять носить нечего!
Знакомая песня! Этот мотив звучит в нашем доме примерно раз в неделю — вечная песня неувядаемой любви к новым шмоткам.
Наконец недоразумения улажены: на покупку траурной одежды выделена энная сумма, бабушка с внуками отправлена в магазин. Убитый горем муж с убитой горем подругой остаются одни. Они настолько убиты горем, что начинают целоваться еще до того, как захлопнется входная дверь.
Эти двое срывают одежду друг с дружки, причем так энергично, как будто им нужно что-то срочно постирать, а стиральная машина полностью не загружена — что недопустимо по экономическим соображениям.
Что? Что они собираются делать? Я в ужасе мечусь в своей клетушке. Кажется, они собираются заняться этим над телом еще не остывшей жены. Практически живой!
Я уже собираюсь кашлянуть и приоткрыть дверь. И ехидно осведомиться: «Не помешала?» И пусть меня засыплют упреками и обвинениями, но вакханалии на собственных похоронах не допущу! Это неприлично!
Вдруг звонит телефон…
Одежда прекращает падать на пол. И даже начинает неохотно водружаться обратно. Вадик бросает в трубку хмурое «Еду» и благоразумно застегивает штаны.
Мила, кажется, куксится — из гардеробной мне плохо видно выражение ее лица.
Отлипнув друг от друга после прощального поцелуя, парочка выметается за дверь — кажется, они спешат в ГАИ подмахнуть какие-то никчемные бумаги.
