— Кроме астрологии, — поддержал он Жанну, довольный, что хоть в чем-то они
сошлись. И добавил: — Но у нее три сына!
— Она родила их слишком поздно, а до того была долго бесплодна, и ты только
посмотри на этих трех, которые еще живы! — уверенно продолжала Жанна. —
Четвертый-то уже успел умереть, он умер шестнадцати лет от роду и королем был
всего семнадцать месяцев. Его брат, Карл, правит на несколько месяцев дольше, а
глаза у него такие, точно ему сто лет.
— После него останутся еще двое, — заметил супруг.
— Все равно, мать уморит их. Эта женщина даже не взглянет на ребенка, если
он входит в комнату. Для нее королевство существует лишь до тех пор, пока она
сама жива. Если бы она веровала, то понимала бы, что десница господня,
ниспослав ей детей, благословила ее плоть и кровь не только на сегодня и на
завтра, а на веки веков!
Жанна д’Альбре произнесла эти слова кротко, но решительно. Супругу стало не
по себе. Да, Жанна — необыкновенная женщина. Чтобы снова почувствовать твердую
житейскую почву под ногами, он сказал:
— Тебе следовало бы напомнить мадам Екатерине, что покойный король обручил
нашего сына с их дочерью.
— Она мне об этом сама напомнит, — ответила Жанна, — а я еще подумаю, не
слишком ли мой сын хорош для принцессы из ее угасающего рода.
Наконец Антуан рассердился: — На тебя не угодишь! Покойный король был
здоровяк, он погиб на турнире. Валуа не виноваты, если какая-то Медичи плохо
растит их детей.
— Не забудь, кстати, и о постыдных нравах, которые она привила этому двору!
— заметила Жанна.
Хотя муж и чувствовал, что гроза приближается, он не мог скрыть своих
чувств. На него нахлынули воспоминания о тех знаках благосклонности, которыми
его дарили женщины при этом дворе, и невыразимое блаженство охватило все его
существо; и это отразилось на его лице.
А Жанна, за мгновение перед тем столь сдержанная и благоразумная, вдруг
потеряла всякую власть над собой, ее обличающий голос загремел: — Эти католики
— идолопоклонники, они любят только плоть! Чисты и строги лишь приверженцы
истинной веры, им даны огонь и железо, чтобы искоренять всякую гниль!
Явись, господь, и дрогнет враг
Может быть, ее голос услышали в прихожей: во всяком случае, дверь
распахнулась, вошли несколько протестантов и возвестили, что прибыл адмирал
Колиньи, он поднимается по лестнице, идет сюда, вот он. Все расступились,
протестантский полководец вошел, прижал руку к груди в знак приветствия. Даже
король Наваррский склонил голову перед старцем, а тем самым и перед партией,
вождем которой был Колиньи. И если другие поддерживали ее лишь ради собственных
выгод, в этом старце чувствовалась бескорыстная суровость мученика, о чем
говорил и его неукротимо упрямый, скорбный лоб.
