— Ты ведь нашла, что искала? И теперь… как это низко: пытаться подставить собственного брата. Не находишь, что ты не справедлива ко мне?
— Откуда ты… Несправедлива?! — терять больше нечего, она срывается на хрип. Закашливается. — Ты монстр, а не мой брат. Мой брат мертв! Нет, я не отдам тебе документы! Это ты несправедливо его туда посадил!
— Не спорю. Увы, сестренка, — человек с удовольствием выделяет это слово, — справедливости сейчас нигде нет. Впрочем, документы мне не нужны. Как и ты. Прощай.
Небольшой импульс. Она падает практически без звука. Палые листья заглушают удар тела о брусчатку мостовой. Далик быстро обыскивает ее, вынимая из карманов уменьшенные заклинанием листья бумаги. На секунду капюшон спадает и выглянувшая из‑за плотных дождевых облаков одна из лун очерчивает мертвым белым светом изменившееся до неузнаваемости лицо мужчины. Он резко скрывает его и всаживает в уже оставленное жизнью тело нож.
— Знаешь ли, — обращается он к миниатюрной женщине с искореженным предсмертной мукой лицом, заглядывая в застывшие глаза, — так надежнее.
Он неспешно удаляется, не оборачиваясь на тело сестры.
Я забываю адреса…
И те, кто где‑то ждут упрямо
Письма иль строчки телеграммы,
Уже не верят в чудеса.
Андрей Белянин
Сейчас:
В замке осторожно повернулся ключ, жалобно скрипнула дверь. Я замер, не донеся вилку до рта, и заботливо подцепленный кусочек котлеты упал обратно на тарелку. Леша дёрнулся и, чтобы заглушить волнение, начал стремительно уничтожать свою порцию. В прихожей щелкнул включатель, зажегся свет и раздались быстрые шаги.
— Ох… мальчишки, ну и напугали вы нас! — мама нежно потрепала меня по голове и повернулась к Леше, — что разбили? Как самочувствие? Ужин приготовил, молодец, но за то, что не уследил ещё…
— Всё в порядке. Не нужно его ругать, — сказал это так тихо, как только смог, и быстро опустил взгляд в тарелку. Но шёпот прозвучал на кухне куда громче, чем я предполагал.
Брат испуганно втянул голову в плечи и отодвинулся на другой конец стола. На кухне воцарилась тишина, не предвещающая ничего хорошего. Вообще ничего не предвещающая, ничем не наполненная тишина, совершенно обычная и известная всем людям. Сквозь неё просачивались уличный шум, тиканье часов, смешное потрескивание подгорающих на сковородке и плюющихся оливковым маслом котлет. Подождав несколько мгновений, я всё же поднял взгляд на маму. В её глазах застыла отчаянная надежда. Словно со стороны я видел, как она мечтала, как представляла себе, что я прихожу в себя, какими изумительно — волшебными были её сны, в которых я говорил ей: "Привет! Я вернулся…". И как обидно было просыпаться. И сейчас она панически боялась, что вот — вот мерзко зазвенит будильник, ей придётся открыть глаза, и всё останется по — старому.
