И она, очевидно, едва ли удивится этому.
Вздохнув, Терлизан перевел рассеянный взор на колыхавшиеся тюли. Его мысли вновь и вновь неизбежно возвращались к Диадре, к той странной сцене, которая заставила его отпустить ее и оставить в одиночестве.
Она была наивна и беззащитна перед ним, и он так ясно видел все смятенные чувства на ее лице, что ему даже не приходилось изучать ее ауру. И это ее неожиданное влечение к нему, которое так пугало и спутывало ее, до сих пор привычно вызывало в нем лишь пренебрежение, насмешку и снисхождение. Он, без сомнений, был готов воспользоваться ее слабостью, зная, что она была слишком неопытна и наивна, чтобы противостоять ему; он был намерен воспользоваться ею, чтобы в будущем сыграть на этом и причинить новую боль Иллиандре; но в тот самый миг, когда он уже знал, что Диадра сдалась ему практически без сопротивления, что-то в ее слезах неожиданно заставило его остановиться.
Разумеется, ему было все равно. Он уже не помнил, когда в последний раз его в самом деле заботили чьи-то чужие чувства. Но Диадра неожиданно напомнила ему о чем-то из давно забытого прошлого, о его собственной боли в те юные годы, когда он так любил и потерял Даенжи.
Диадра вовсе не была похожа на тех легкомысленных пустышек, вешавшихся ему на шею с уверенностью в собственном очаровании, на тех, что стреляли взорами, соблазнительно изгибались и томно улыбались, собирая на себе вожделеющие взоры мужчин и получая явное удовольствие от ощущения собственной желанности.
О нет, ее беззащитность перед ним была вызвана вовсе не распутностью, и не наивностью, но болью и невыносимой усталостью, которые столь отчетливо сквозили в ее неожиданных слезах. Она шла на унижение не потому, что была глупа или податлива, но потому, что хотела унизить себя, хотела заглушить этой болью другую, гораздо более невыносимую, ту, которую ей причиняла пустота, оставшаяся с уходом его брата.
И он просто не сумел воспользоваться ею тогда, когда столь ясно видел в ней бесконечную тоску, отчаяние и усталость, те самые, которые когда-то давно грозили погубить и его. Он не смог воспользоваться женщиной, которая отдавала себя ему не потому, что не могла устоять перед его чарами, но потому лишь, что ненавидела его и хотела ненавидеть себя еще сильнее.
Терлизан вздохнул и, вновь оглянувшись на спавшую рядом незнакомку, бесшумно поднялся с постели. Это было намного проще: ни чувств, ни обязательств, ни сожалений — лишь мимолетное развлечение по давно знакомым всем правилам игры. Если бы он провел эту ночь с Диадрой после того, что увидел в ее глазах, он бы неизбежно обрек себя испытать уже давно забытое ощущение — чувство ответственности за то, что он совершил.
