Консервативное правительство подписало в сентябре 1938-го Мюнхенское соглашение, практически не встретив сопротивления в парламенте. В кабинете Чемберлена никто не подал в знак протеста в отставку за исключением семейного друга Ротшильдов Даффа Купера. «Ты говорил, что я получу тысячу [писем в поддержку], – писал Дафф Виктору, – и я получил их гораздо больше тысячи и почти столько же телеграмм. Пусть в кабинете я оказался в одиночестве, в стране я не одинок». Эти двое постоянно переписывались на протяжении 1930-х годов, активно обсуждая, как противостоять нацистской угрозе.
Иногда Виктора упрекают в том, что он сделал слишком мало, однако он, преодолевая равнодушие парламента, настаивал на том, чтобы участь евреев в Германии стала достоянием общественности. Он выступал с речами, выписывал чеки, продал некоторые остававшиеся у него произведения искусства, в том числе «Семейство Бреддил» Джошуа Рейнолдса, и на эти деньги содержал еврейских беженцев. В 1939 году Виктор летал в США и обсуждал положение евреев с президентом Рузвельтом, госсекретарем Корделлом Халлом и министром финансов Генри Моргентау. Руководитель ФБР Эдгар Гувер пригласил его обсудить вероятность использования химического оружия. В ту же поездку Виктор успел взять несколько уроков фортепиано у Тедди Уилсона, специально ради этого съездив из Вашингтона в Нью-Йорк к великому пианисту.
Австрийский филиал банка Ротшильдов закрыли в 1938 году, глава банка барон Луи был арестован и год провел в заключении. Его освободили за огромный выкуп, уплаченный его братом Альбертом. Гитлер и его приспешники без зазрения совести брали за евреев откупные и включали в свои коллекции принадлежавшие евреям произведения искусства. Бесценные сокровища немецких и австрийских Ротшильдов были конфискованы, во дворце Ротшильдов на улице Принца Евгения Адольф Эйхман организовал «центральный пункт выселения евреев» и предлагал наладить эмиграцию евреев из Австрии – теоретически они могли купить себе свободный выезд из страны, однако на практике, уплатив нацистам, они зачастую получали билет не за границу, а в концлагерь.
На исходе 1930-х годов Ника, вопреки предостережениям брата, все еще считала Францию своим домом и оставалась в шато дАбондан. В письмах и дневниках того времени – ни намека на политику, Ника не проявляет интереса к этим событиям. Она с такой легкостью запрыгивала в автомобиль или самолет, отправлялась куда вздумается, и всюду ей сопутствовало богатство – с чего бы ей бояться приближения нацистских полчищ?
