Аширов, прихрамывая, пробирался по склизкой улице окраинного района Биш-Балта[6]. С товарняка он спрыгнул, не доезжая до города нескольких километров. Состав плюхал в час по чайной ложке, но все равно на ходу сигануть — это не на перрон сойти. Зашиб-таки колено, налетел в сугробе под откосом на шпалу.
У колонки, заплывшей почти до носа льдом, цепляла коромыслом ведра бабенка в калошах на босу ногу, в солдатской телогрейке по колени и опавшем на глаза, выгоревшем, непонятного цвета платке. Аширов притормозил.
— Привет, бабуся!
— Какая я тебе бабуся! — звонко огрызнулась женщина, выпрямляясь под коромыслом.
Наметанным глазом Аширов и без ее подсказки, еще издали узрел, что по воду вышла молодуха, но у него были свои соображения.
— Пардон, красавица, обмишурился. Жажда глаза затмила, дай напиться.
— Не из ведра же.
— А что? Я не заразный.
— Так ведь, как лед, вода-то!
— Сама поберегись,— кивнул на голые икры Аширов.— простудишься и мужа не дождешься.
— Не твоя забота.
— Не моя-то — не моя, но нашего служилого брата. Поголовно бобылем оставите, будет дело.
— Служилый нашелся! — смерила молодуха незнакомца взглядом.
— Ты не смотри, что я в пальто драповом, уж больше года, как по госпиталям бомбой фашистской командирован. Не в такие одежи выряжался. Дашь напиться-то?
— Пошли, по-человечески уж...
— О! Совсем другой компот! Окажемте-ка помощь представителям трудового фронта, посодействуем солдатушке любезной.— Аширов переложил коромысло с ведрами на свое плечо.— Из Свердловска еду, из госпиталя. Можно сказать, сбежал оттудова, мочи не осталось боками матрацы тыловые сушить. Мои друзья на поле боя кровь мешками проливают, а я... Нет, хватит.
— Простите великодушно! — Молодуха пропустила фронтовика вперед.— Но и вы тоже... Коль на плечах солдатская телогрейка, то обязательно солдатка? — Про «бабусю» не вспомнила.— Поосторожней, скользко,— предостерегла совсем уж миролюбиво и на излучине тропы махнула длинным рукавом телогрейки: — Вон ворота мои, вон те...
— С распахнутой дверцей?
— Не распахнута она — ее вовсе нет. Намедни утречком вышла, гляжу: как ветром слизнуло. Кому спонадобилась, зачем? Вот каково женщине, у которой мужа...— Она не договорила, прикрыла рот платком, кашлянула.
— Заявила?
— Чего?
— Заявила, куда следует, про дверь-то, спрашиваю?
— Людей смешить! Война идет, а я с этим... диверсанты дверь уволокли!
Аширов вошел во двор, заваленный снегом, глянул на блестящие змейки, протянувшиеся к сарайчику и покошенному сортиру, и сказал себе: «Тут я и зацеплюсь». А вслух произнес жалеючи:
