Появилась мать. Живоглазая, разрумянившаяся. Тотчас принялась накрывать на стол, приговаривая, что редиска, лучок свои, что нынче и огурчики с помидорчиками будут, бог даст, мясистые, погодка хоть куда. Говорила она на родном, гость отвечал то так, то этак. Шаих не заметил, как среди разных салатов, балишей появились граненые стопарики и поллитровка.
— Гайнан Фазлыгалямович, командуйте, — пододвинула хозяйка бутылочку. — Выпьем помаленечку, закусим, поговорим… И бульончик поспеет. Уж постарался сыночек, такой гостинец принес… Чистое солнце в кастрюле плавится.
Шаих поднялся.
— Какое солнце?
— Спасибо уж тебе, сынок, спасибо!
Шаих двинулся к двери.
— Ты куда?
— Сейчас… — ответил он и вышел. Побежал через кухню, мимо «солнца в кастрюле», мимо меня…
— Эй, псих, куда сорвался?
Он не откликнулся. Отбил чечетку по крутой сенной лестнице и — к себе в сарай. Там, под лазом на голубятню, его ждали беспризорная веревочка да притоптанная конопля. И ни перышка.
Шаих взобрался на крышу, лег в тени за голубятней. Он слышал, как кликала, звала мать, как поискала внизу, в сарае, как прошла в сад, опять вернулась во двор, выглянула на улицу. Нет сыночка.
Я крикнул ему:
— Тебя мать искала.
— Знаю, — бросил он безразлично.
Больше не разговаривали. Я поливал помидоры, огурцы. Шаих, отлежав бока, принялся гонять голубей — помахивал таяком, щурился, подсчитывая, по скольку кувырков делают его турмана.
Эх, и красивые же это птицы! Что-то не видать теперь их у голубятников. Катунами их еще называют. Поднимутся на высоту и покатятся шарами вниз. Опомнятся у самой земли, нагонят стаю, вновь начнут кувыркаться. Порой дух захватит, вот-вот разобьются. Из них особенно стремительны были те, что переворачивались через голову или, точнее, через крыло. Но мне больше нравились турмана, крутившие «заднее сальто». Летят, летят, от других не отличаются и вдруг распустят хвосты веером, замрут так на полном ходу и раз-раз, начнут назад через свои веера крутить. Феноменально! Лишь подзатыльник матери и выведет из забвения:
— Глазеть будешь или огород поливать?
Шаих заводил стаю в переседник, приговаривая свое обычное «чи-чи-чи», когда на крыльцо вышли мать с гостем.
— Так вот же он! — воскликнул Гайнан Фазлыгалямович. — А мы ждем, волнуемся, а он — а-ля-мафо… — И без того не молочное лицо гостя теперь вовсю сияло спелым овощным наливом августовских грядок Рашиды-апы (у нее, женщины деревенской, огород был всегда лучше нашего). — Ну, до свиданья, что ли, — вскинул он руку и, словно бы напутствуя себя, промурлыкал: — Летите, голуби, летите!
