Думалось, так и отступится она от наполовину своей, наполовину навязанной мысли. Но кому, скажите, в полной мере удавалось измерить все глубинные силы женской души? Вроде бы улеглась буря, и на поверхности штиль, ан нет — бродят подводные течения, кипят, точат камень…
На диване, приобняв валик, сидел незнакомый мужчина. Это был будущий отчим Шаиха, но Шаих о том сразу не догадался, хотя разговоры о замужестве не прекращались, они порхали в доме, шурша, как летучие мыши, а то открыто звенели в шутках-прибаутках, раздражая Шаиха и замыкая его в себе. Ту первую встречу с отчимом Шаих описывал мне подробно.
— Смотрю на него и не пойму, — говорил он, — какая-то неприязнь скребет изнутри. Мужик, кажись, как мужик, не урод и не красавец. Лицо лишь от сетки прожилок красное. Ну и что, вроде б? А вот не могу и все… Хоть режь.
— Понятно, — отвечал я, — нового папашу выписали, кто обрадуется?
— Не-е… Не то. Я ведь сначала и не догадался.
— Что же тогда? Сидит себе человек, не кусается, разговаривает с тобой…
— На чистейшем русском. А сам… А сам — Гайнан Фазлыгалямович.
— И что, сейчас все по-русски шпарят, будь здоров!
— Зато на татарском-то, слышал бы только, через пень колоду с нижегородским оканьем. В таком возрасте на родном говорят чисто. Или вообще не говорят. А имя свое разъяснил: Гайнан, говорит, — это значит: правильный, правдивый. Я смотрю и думаю: чего я, как не в своей тарелке? Пялюсь, пялюсь… Да вот же оно что — глаза-то у него вразбег.
— Как это?
— В разные стороны глядят. Есть вот косые, а этот наоборот: один глаз на вас, другой — в Арзамас. И не поймешь, в который смотреть. В переносицу ему уставился, что делать, не отворачиваться же. А он чешет, чешет… Голос у него, правда… ну, просто левитанский: а-ля-мафо, мадера-фигус-краба!
— А это что такое?
— Не знаю. Выражается так.
— По-французски?
— Не знаю, говорю.
— Или ругается?
— Черт его знает!
Они сидели друг против друга, и Шаих в отсутствии запропастившейся матери терпеливо выслушивал мудрые мысли человека, повидавшего «и фронт, и тыл, и смерть, и голод». Общался гость непринужденно, по-свойски. Бегло расспрашивал, в пол-уха слушал, больше лил сам: бу-бу-бу… Моторчик его голоса работал на очень низких частотах.
— Сколь те лет-то, говоришь? У-у, мужик!.. А камин пашет? Зато какой красавец — а-ля-мафо-мадера-фигус-краба! А я, брат, в отставке майор. Военный майор. Че ухмыляешься? Войну прошел, войну-у-у! Секешь, чем военный майор от мирного отличается? Верно мыслишь, хоть и молчишь, моя звезда на погоне на тонну тяжелее. — Он усмехался своим же словам и незаметно для себя погружался в раздумье. Затем словно просыпался: — А? Что?..
