Для Рашиды-апы — да, он, возможно, казался голубем. Поздним, последним, а потому и белокрылым. Вечером, когда наконец Шаих явился домой, она не бранила его, немного даже повинилась за петуха.
— Не молиться ж на него, не сегодня-завтра все равно… Покушай, вкусненько получилось.
Шаих огрызнулся.
Зная характер сына, она не стала настаивать, предстояло еще сообщить о главном, и она принялась обыденными, житейскими разговорами наводить мостки к растроенной душе сына — о погоде завела, огороде, о болезнях своих бесчисленных и о том, что давно ему штаны новые надобно купить и что копеечка трудовая достается ей ой как нелегко. Так, исподволь и возник на ее устах Гайнан.
Она настойчиво крутила одну и ту же пластинку: Гайнан-де не средней руки человек, майор, знает жизнь не понаслышке, из песка веревки вьет. И пятое, и десятое…
— И кем работает, думаешь? Завскладом в цирке!
Шаих возился с Юлькиным приемником, не перебивал, не кривил губ, и она решилась.
— Сынок, как он тебе? — И помолчав в нетерпеливом ожидании: — Понравился?
Шаих равнодушно ответил:
— Не девица я: понравился — не понравился…
— Понимаю, сынок, но все-таки?
— Пристала! Скажи прямо, чего хочешь?
Она огладила шершавыми руками передник.
— Сколько уж мы с тобой без отца! А хочется не хуже других… — Оторвала взгляд от передника. — Хочу, чтоб жил он с нами.
Шаих знал, к чему мать клонит, но все равно ее последние слова ранили его.
— Каким образом?
— Твоим новым папой.
— Этот?
— А что? Мне теперь не до Иусуфов из сказаний. Мужчина он… Я знаю — домовитый будет хозяин.
Шаих стрельнул глазами: хозяин? Но промолчал. Однако и взгляду его она спуску не дала:
— Не квартирант же!
Шаих отложил отвертку, взял пинцет.
— Что воды в рот набрал?
— А что я должен?.. Поздравляю! — Бросил пинцет, пошел из комнаты.
— Куда?
— К Николаю Сергеевичу зайду.
— Медом тебе там помазали? Часами у него, дома не сидишь. Ты ночуй там, живи!
— Придется, не мешать же молодоженам.
Мать схватила тряпку, которой только что протерла посуду, швырнула вслед. Но это она не по злости — так, чтоб последнее слово за ней осталось. Добро и худо выражались в ее поступках одинаково.
13. Пришелец
Именно так Николая Сергеевича и называли на Алмалы — пришелец. Не от мира сего якобы он был. Но я, но мы-то с Шаихом знали его получше, чем кто бы то ни был. Мы жили в одном доме с Николаем Сергеевичем с голопузого детства (разумеется, нашего с Шаихом голопузого детства), а кто, какой мудрец или академик может быть проницательнее ребенка? Мы, дети, юные человеки были с ним воистину единокровцами — и по крови, то есть духу, и по крову. Да и по возрасту тоже. По сути дела ведь все большие ученые — дети малые. И те и другие в постоянном движении, в постоянной борьбе за расширение своих миров. Тянут шеи, становятся на цыпочки… Горизонты, дорожки, законы, это можно, а это нельзя, придуманные взрослыми, являются для них пустыми условностями, никчемными забориками, которые они то и дело опрокидывают. Много их у нас понастроено всюду — заборов. Порой шаг шагни и достигнешь желаемого, ан нет, вырастают перед тобой городьбы всевозможные, и приходится кружить, кружить до головокружения… Николай Сергеевич сказал как-то, что коммунизм — это, когда не будет заборов.
