Андрей любил Илью в такие мгновенья, когда тот горячился и в полемическом пылу соскакивал с боевого коня своего — логики.
— Уж не отрицаешь ли ты красоту в неживом мире, в первозданном хаосе? — спросил он с подлинным удивлением в голосе.
— Отрицаю! Не может быть красоты…
Илья запнулся — Андрей не мог сдержать улыбки.
— Ни в горах, ни в закатах?! — взвинтил интонацию Игорь.
«Попался? Неужели попался?» — нахмурился Илья и серьезно задумался. — Да, ни в горах, ни в закатах! — наконец твердо произнес он и осторожно пошел дальше. — Они красивы лишь в той мере, в какой мы одухотворяем их — привносим смысл, целесообразность, закономерность. Мы примеряем к ним собственные начала, они падают на хаос и вырывают из его случайных кривых и бликов гармоничные, родственные нашему восприятию.
— А почему, в таком разе, не распространить то же самое на органический мир? Может, мы и в нем видим только собственное отражение? Вы, часом, не соллипсист? — спросил Игорь.
— Я? Пожалуй, только — объективный соллипсист. А вы кто? — парировал Илья.
— А я… э-э-э, субъективный материалист, — осклабился Игорь.
— Ну, Бог с ней, с красотой, — поспешно вмешался хозяин дома. — Меня заинтересовала мысль, Илья, которая просвечивала сквозь твои рассуждения. Не думаешь ли ты, что мертвая материя существовала всегда, а творческий акт состоял в том, что Создатель вдохнул в нее жизнь? Использовал ее для создания некоего подобия себе? Ведь разумное, которое мы видим во всем живом, не могло возникнуть, сколько бы не сталкивались молекулы? Представляю: они сталкиваются, соединяются и рассыпаются бесчисленное количество раз, как вдруг какая-то коалиция не пожелала распасться и наоборот — начала притягивать к себе и пожирать других, организовываться и к чему-то стремиться…. Абсурд? А размножение, воссоздание себе подобных? А старение и смерть! Нет, старик, возникновение жизни я не могу воспринимать иначе, как чудо.
Игорь перешел к Андрею на диванчик, и теперь они сидели равнобедренным треугольником, в вершине которого — Илья в кресле, перед ним на полочке полрюмки коньяка, которую он только двигал и поворачивал двумя пальцами вот уже добрых сорок минут, а в основании — Игорь, подперев голову кулаком и сильно щуря без того маленькие глазки, и — Андрей — самая колоритная фигура. Левой рукой он подтянул джинсовую ногу высоко на бедро левой, а правой теребил и совал в рот кончик роскошной бороды. Иногда он прерывал свое занятие, чтобы помахать, покачать бутылкой и налить в собственную рюмку. Светлые глаза его заволокло знаменитой русской добротой.
