Ишь как, в лохмотья человека обратили. Знать, сурьезная была беседа.
Прокофий. Уж больно осерчали они, дедушка, на Колесникова-то…
Ольга. В самом деле, тебе немножко отлежаться надо, все вчерашнее забыть… а я пока зашью тебе рукав.
Федор(вразбивку и с той же странной улыбкой). Лишняя роскошь, Ольга.
Ольга. Колесников должен быть всегда опрятен… Именно сегодня, там. (Федору.) Прости, еще побеспокою тебя.
Выдернув из-под Федора сползший пиджак, она взваливает на койку его непослушные ноги, потом накрывает грудь своей жакеткой. Тотчас Егоров по нетерпеливому знаку Татарова сдергивает с себя шинель и остается в одной кочегарской тельняшке.
Егоров. Накинь на него лучше телогрейку мою, Ольга Ивановна. Остудишься… (В ответ на ее колебанье.) Бери, бери, нашему брату перед смертью и холодок в самую сласть!
Ольга. Спасибо. (Женщине, наугад.) Не вы ли мне иголку предлагали давеча?.. о, и с ниткой!
Женщина. Позвольте мне, я сама… рукам что-то делать надо, делать, делать.
Подчиняясь безмолвному приказанию Ольги, заключенные расходятся по своим местам. Женщина торопливо принимается за работу. Снова вступают в дело ветер, сумасшедший и часовой… Видимо, чувство вины удерживает Ольгу возле брата.
Ольга. Хочешь пить?.. Можно натаять снега. Холодный, жгучий, хорошо.
Ей не сразу удается донести свою речь до его сознания, прочесть неразборчивое шевеление его губ.
Что, что ты сказал?.. повтори!
Та же, еле уловимая улыбка родится в лице у Федора в ответ на смятенную, смешанную с неподдельным отчаянием, радость сестры.
Боюсь, тебе уж не до нас, Федор, и все же… (Порывисто.) Какое счастье, что ты с нами, даже такой, на этой койке. Но теперь-то, когда уже ничего больнее нет впереди, скажи, хоть глазами мне признайся… так в чем же та твоя смертная вина?
Федор неподвижен, и видно лишь, как его пальцы поглаживают колено Ольги.
Тогда я сама откроюсь… надо же произнести необходимые слова. Все это время только о тебе и думали: и боялись остаться с тобой наедине. Но верь мне, Федор: не только от стыда и страха молчали мы, нет. Есть такое, чего нельзя узнать во всем разбеге, чтоб не разбиться, чтоб не сойти с ума. Иное знанье разъединяет душу и цель, самое железо точит. (Шепотом.) А нам нельзя, никак нельзя сегодня… Значит, история как порох — иногда сильней тех, кто его делает!
И снова шероховатая, полная то пугающих, то обнадеживающих звуков, тюремная тишина. В трехнотную, тянущую за сердце мелодию зимы вплетаются подозрительные стуки и как бы сверхчеловеческие, с площади, радиоголоса.
