Мальчиксадится, спросонок протирая глаза.
А ну, полезай за новостями наверх. Мир просит.
Часовому не видно за выступом стены, как мальчик карабкается к окошку. Старик снизу поддерживает это шаткое сооружение.
Прокофий. Ух, снегу намело-о!
Егоров. Ты дело гляди. Столбы-то стоят?
Прокофий. Не видать. Тут какой-то шут ноги греет.
В окно видно: рядом с неподвижным ружейным прикладом беззвучно топчутся две иззябших немецких ноги в военных обмотках.
Пляши, пляши, подождем.
Он даже припевает: «У-уторвали от жилетки рукава, уторвали от жилетки рукава…» Движенья ног и припев, к общему удовольствию, совпадают.
Старик. Не озоруй, парень. Услышит.
Ноги наконец отошли.
Прокофий(удивленно). На качель похоже, дедушка.
Татаров(зло и негромко). Не туды смотришь. В небо выглянь: чье гудит-то… Наши аль ихние?
И тотчас же доносится отдаленная стрельба зениток.
Прокофий. Тоже спрашивает. Рази они по своим станут палить! (Старику.) А боле ничего, дедушка! Только воробьев массыя летает.
Старик. Слезай, еще застрелит.
Пирамиду успевают разобрать вполне своевременно: нарастающий шум и лязг вдалеке за дверью. Татаровбормочет сквозь зубы: «Правильно, в распоследнюю минуту завсегда ключи тюремные должны звенеть. Я в описаниях читал…» Безмолвное смятение, все взоры выжидательно устремлены на входное пятно в потемках.
Ольга. Спокойствие, товарищи, спокойствие. Кажется, еще одного с допроса ведут.
Гремят засовы. Солдаты вводят полуживого Федора и, прислонив к стенке, удаляются. Он совсем другой, хотя кроме надорванного рукава, никакого повреждения на нем не видно. Перед уходом старшина конвоя поправляет склоненную набок голову мнимого Колесникова, косвенным взглядом как бы рекомендуя его вниманию Татарова.
Егоров(вполголоса). Это он, твой?
Татаров(с заминкой). Что-то не разберу, но судя по сапогам… вроде тот самый.
Егоров(иронически). Ничего не скажешь, шибко изменился Андрей Петрович.
Обступив молчаливым кольцом, заключенные издали изучают новичка. И даже Ольге требуется время примириться с этой очевидной подменой.
Ольга(стараясь пробиться в затемненное сознанье брата). Андрей, как страшно ты смотришь… ты слышишь мой голос? Это я, Ольга. Пойдем, я уложу тебя на койку. Помогите кто-нибудь, товарищи.
Молчание.
Старик. Давай, бабочка, я тебе подмогну. Ничего, к весне, к поправке дело идет. Ему отлежаться — самолучшее дело теперь.
Вдвоем, на глазах у всей недоверчиво затаившейся камеры, они отводят Федора на свободное место. Отвалившись к стене, тот благодарит их подобием улыбки.
