И, стуча палкой, таким обострившимся взором уставился в угол, что все невольно покосились туда же.
Чево, чево чресла-то разверзла, вдовица каменная!
Анна Николаевна(вполголоса). Наверно, больной… на прием к тебе притащился.
Таланов(уже профессионально). И давно странствуешь, отец?
Старик. Ведь как: ум-то жадный, немилосливый, шепчет — год, год, а ноги-то стонут — триста, триста! Так и бреду, в два кнута.
Ольга. Так ты не туда забрел, дедушка.
Старик. Дом-то фаюнинской?
Таланов. Дом-то фаюнинский, да тебе через площадь надо. Номера не помню, тоже бывшего купца Фаюнина дом. И там проживает доктор вроде меня, с бородочкой. Он как раз специалист по странникам. К нему и ступай.
Анна Николаевна. Пускай переждет, пока налет кончится.
Старик. Спасибо, Анна Николаевна, за жалость твою.
Анна Николаевна(насторожась). А вы меня откуда знаете?
Старик. Может, и во сну встренулись ненароком. Вот креслице стоит, мягонькое… и креслице снилось не раз. На нем еще подпалинка снизу есть.
Ольга. Никакой подпалинки там нет, вы ошибаетесь.
Старик. Есть, дочка, есть. Сон был такой: колечко золотое закатилось, а дворник свечку под низ и поставь. Чуть пожара не наделал.
Таланов. Я такого случая не помню.
Старик. А давай взглянем, Иван Тихонович. Подержи-ка батожок мой, хозяюшка. (Кокорышкину.) Помоги, мушиная чахотка.
Вдвоем с Кокорышкиным они кладут кресло набок. На холщовой подбивке явственно видно большое горелое пятно. Талановы переглянулись.
Тебя, дочка, еще на свете не было, а вещь эта уже в конторе у Николая Сергеевича Фаюнина стояла.
И что-то в отношениях решительно меняется. Кокорышкин почтительно и чинно кланяется старику.
Кокорышкин. Добро пожаловать, Николай Сергеевич. Измучились, ожидамши. Свершилось, значит?
Старик. А потерпи, сейчас разведаем. (Жесткий, даже помолодевший, он идет к старомодному телефонному аппарату и долго крутит ручку.) Станция, станция… (Властно.) Ты что же, канарейка, к телефону долго не идешь? Это градский голова, Фаюнин, говорит. А ты не дрожи, я тебя не кушаю. Милицию мне. Любую дай. (Снова покрутив ручку.) Милиция, милиция… Ай-ай, не слыхать властей-то!
Кокорышкин(выгибаясь и ластясь к Фаюнину). Может, со страху в чернильницы залезли, Николай Сергеевич, хе-хе!
Фаюнин вешает трубку и сурово крестится.
Фаюнин. Лета наша новая, господи, благослови.
Теперь уже и сквозь прочные каменные стены сюда сочится треск пулеметных очередей, крики и лязг наползающего железа.
Ныне отпущаеши, владыко, раба своего по глаголу твоему с миром. Яко видеста очи мои…
