Впрочем, пусть остаётся здесь. Есть другой путь.
Ты не против, если я найду тех, кто значится сегодня твоими владельцами, замок?
Найду и дам тебе другое имя?
Как тебе нравится имя Лансьерри?
Моё имя?
Мне кажется, или из темноты я слышу одобрительный шорох?
Закат заливает кровью мостовую двора, перечертив её реку резкими чёрными тенями. Я смотрю на них из окна графской комнаты - манускрипт говорит, что именно здесь Мерсьен развлекался той молоденькой крестьянкой, когда наёмники начали штурм - и слежу, как багровая кровь заката густеет, становясь темнотой.
Наконец тьма заливает мир и окровавленные пальцы заката окончательно срываются с гребня твоих стен.
Я достаю спальный мешок, кладу рюкзак с тиарой под голову и засыпаю.
Ночь течёт по твоим венам долго, холодно и сыро. Проснувшись часа в четыре, выбивая зубами дробь пополам с матерщиной, я начинаю с того, что втягиваю половину коньяка из фляжки словно воду. Съев же остатки ветчины, иду бродить внутри тебя - поезд в деревню приходит не раньше восьми, и ещё два часа делать совершенно нечего, разве только выветривать коньячный дым из крови. Посетив ещё раз подвал, спотыкаясь и метя ногами прах винных бочек, я неожиданно думаю - ландскнехты неминуемо должны были перепиться и заблевать здесь всё.
Сволочи. Я ухмыляюсь.
С вершины башни видно, как звёзды начинают бледнеть в предчувствии утра. Над деревьями висит всепоглощающая тишина. Мягко метя крыльями ночь, пролетает сова - неслышно, словно чернильный призрак на фоне звёзд. Из-за холмов блестит вдруг мимолётный луч автомобильных фар, но звука не доносится. И вновь по-прежнему всё тихо и недвижимо.
Холод убил едва родившийся хмель, разменяв его на зубную дробь. Хлебнув ещё для острастки, я бреду вниз, и лестница отчего-то кажется мне в несколько раз длиннее, словно она вытянута на пару лишних километров пустоты, сырости и холода. Туннель, двор и воротный коридор вдруг стали почти бесконечно длинны и далеки, щель же между вязом и стеной, напротив, сузилась так, что я ободрал кожу на спине и груди, протискиваясь. Ты словно удерживаешь меня, не желая отпускать.
Вырвавшись наконец из твоих холодных и давящих объятий, я стою на площади перед твоими воротами.
Остатки клада оттягивают рюкзак, и лямки чуть скрипят, давят на плечи.
Впереди у меня - поезд, Женева и твоя дочь, ты, старый козёл Аганн Марджо, которого отчего-то называют серым кардиналом Швейцарии.
Ты не кардинал, старик, ты всего лишь серая мышь, утаившаяся под алтарём храма истории.
