Купаясь в лучах похвал графа Гилленбурга и, возможно, злорадствуя по Поводу упрека, сделанного ее невнимательной, раздражительной матери, София продолжала наслаждаться обществом дяди. «Мы были неразлучны», — позднее писала она, — я принимала это за дружбу».
Однако дядя Георг увидел в этом любовь и проявлял все признаки влюбленного. Он ходил за племянницей по пятам, как верный пес, и не сводил с нее своих красивых глаз. Каждая секунда без нее была для Георга невыносима. Когда церемонии в Гамбурге завершились и Иоганна с дочерью отправились в Брауншвейг, Георг был безутешен, понимая, что там встречи с Софией будут редкими. Он сказал ей об этом, и она спросила его:
— Почему?
— Потому, что это даст пищу сплетням, которых лучше избежать, — ответил он.
— Но почему? — настаивала Софи.
Она не осознавала, что такая тесная дружба с дядей может быть истолкована совсем иначе. Георг не ответил ей, но когда они приехали в Брауншвейг и встречи наедине стали очень редкими и мимолетными, он предался видимому отчаянию. София заметила, что дядя сам не свой, то печальный и задумчивый, то раздражительный. Однажды вечером он встретился с Софи в комнате ее матери и стал горько сетовать на свою несчастную долю и на ту боль, которую он испытывал. В другой раз он признался ей в том, что больше всего страдает от того, что является ее дядей.
Племянницу такое признание немало удивило, и она тут же поинтересовалась, что она сделала, чем рассердила его?
— Совсем напротив, — отвечал он. — Дело в том, что я слишком люблю тебя.
Когда она попыталась простодушно поблагодарить его за эти искренние и теплые чувства, Георг раздраженно прервал ее.
— Ты совсем еще ребенок. Я никак не могу заставить тебя понять! — вырвалось у него, и София, расстроившись, стала требовать от него ответа, что он имел в виду и почему был так несчастен.
— Ну что ж, достаточно ли крепка твоя дружба, чтобы дать мне то утешение, в котором я нуждаюсь?
Девушка уверяла, что так оно и есть.
— Тогда обещай мне, что выйдешь за меня замуж.
Софи от неожиданности потеряла дар речи. Ей никогда и в голову не приходило, что ее дядя влюблен в нее.
— Ты шутишь, — оправившись от изумления, выдавила она из себя. — Ведь ты приходишься мне дядей, и мои родители не разрешат нам пожениться.
— Значит, и ты не хочешь этого, — мрачно проговорил он. В этот момент Софи позвали, и странный разговор закончился.
Но Георг постарался возобновить его при первой возможности. Ухаживания дяди стали более настойчивыми. Он пустил в ход все свое обаяние, чтобы уговорить Софи принять его предложение. Он страстно изливал свою душу, описывая в поэтических, возвышенных выражениях свою любовь и заявляя, что Софи должна принадлежать только ему. Она уже пришла в себя и начала привыкать к мысли, что ей, возможно, придется стать женой Георга. А почему бы и нет? Он был умопомрачительно красив, и они уже привыкли друг к другу, он понимал и принимал ее нрав, ей нравилось нежиться под его взглядом, который, казалось, своим любовным жаром был способен растопить лед. «Он начал угождать мне, и я не убегала от него», — вспоминала София в своих мемуарах. Она согласилась выйти за него замуж при условии, что ее родители не будут чинить этому препятствий.
