— Да, да, помню. Немедля отправь за ним гонца поспешного, вели домой правиться, отец, мол, помирает.
Княгиня изогнула тонкие брови в немом недоверии к сказанному мужем и не двинулась с места.
— Ну! — нахмурился Мечислав.
Княгиня лишь очами повела, едва кивнув в сторону слуги: мол, вон ему приказывай. Он понял — сердится Дубровка. И знал — за что. С тех пор как он взял в жены германскую графиню и стал редким гостем у первой жены, она и затаила обиду.
— Ясь, иди прикажи. — А когда слуга вышел и они остались одни, молвил жене: — Не серчай. Дубровка, все равно ты старшая, и я твоему сыну отказать стол хочу. Болеславу.
Дубровка молчала; это не нравилось Мечиславу, чтоб склонить ее хоть к какому-то ответу, князь спросил:
— Ты что? Не согласна? Может, брату Вячеславу княжество передать?
— Твоя воля, — отвечала княгиня, едва разлепив тонкие губы.
— Моя, конечно. Но ведь ты не рабыня. После меня моим гласом останешься.
Дубровка знала твердо: княжество достанется ее старшему сыну Болеславу, а упоминая о Вячеславе, Мечислав лишь припугнуть ее хочет.
— Не вели ему обижать младших братьев, — продолжал князь, — Мечислава, Святополка, Болеслава, малы ведь еще.
— У них есть своя мать, — сухо отвечала Дубровка. — Мне надо о Владивое думать.
— Согласен. Но Владивой уже воин, а те дети.
Ему хотелось всех детей увидеть перед кончиной, со всеми попрощаться, но просить об этом Дубровку не стал, а чтобы хоть как-то размягчить ее старое, остывшее сердце, молвил:
— Я тебе благодарен, мать, что ты меня из язычества к свету христианства вытащила. А сейчас, пожалуйста, позови ко мне внучек… старших.
Упоминание о внучках, которых Дубровка тоже любила, смягчило ее, и голос княгини потеплел:
— Хорошо. Сейчас.
Она вскоре вернулась, подталкивая перед собой четырех девочек-погодков, одетых в зеленые шелковые платьица и обутых в сандалии.
— Идите попрощайтесь с дедом.
При виде внучек лицо старого князя потеплело, в глазах заблестели слезы.
— Милые вы мои, — прошептал он растроганно, — подойдите ближе. Гейра, Астрид, Гунгильда.
Но первой подбежала самая маленькая Ядвига, спросила серьезно:
— Ты уезжаешь, деда? Да?
— Уезжаю, Ядочка, навсегда уезжаю, милая.
Он нежно гладил белые волосенки младшей, и слезы уже катились по его щекам и бороде.
— Будешь помнить деда-то?
— А я всегда помню про тебя.
— Ну вот умница, вот спасибо, утешила деда, золотинка моя.
— Поцелуйте деда и ступайте, — сказала Дубровка.
— Он колючий, — сказала Ядвига.
