А он здесь жил без мороза и снега, пил джин, придирчиво выбирал по дипломатическому каталогу самый лучший магнитофон — со стереофонией, потом, войдя во вкус, — еще один, моно, и еще — на батарейках, потом оформлял документы на машину и спорил с Таней о кооперативе.
Павел сидел, вцепившись в подлокотники кресла, и терзал себя. Здесь, в самолете, он словно забыл, что много работал, перечитал гору нужных книг, кое-что, кажется, понял в сложных проблемах сотрудничества и, пожалуй, готов к новой научной теме. И потом — сына оставили в Москве для его же блага: чтобы была у него отдельная комната, чтобы потом, когда подрастет, он слушал хорошую музыку через новейшую аппаратуру и не знал бы той жгучей зависти, какую познал в своем отрочестве Павел, когда впервые увидел заграничный магнитофон.
— Надо будет всерьез им заняться, — отвечая собственным мыслям, сказал Павел, и Таня благодарно улыбнулась и сжала ему руку.
— Если б ты знал, как я соскучилась! Если б знал… — У нее дрогнул голос, она отвернулась к затянутому шелковой шторкой иллюминатору.
Павел держал ее руку, смотрел на строгий профиль и повторял:
— Вот увидишь, все будет хорошо, все будет иначе, увидишь…
Он будет любить Таню, он будет воспитывать Сашку, он научит его водить машину — да, а что особенного? — пусть только подрастет. Он помирит наконец Таню и Софью Ивановну с тетей Лизой — что они, в самом деле, не поделили? И все-все у них будет отлично!..
Сейчас, на пути домой, Павел многое видел иначе. Зачем он, например, изменил Тане? Ну да, у них что-то не ладится, но разве могла помочь та глупая блондинка? Устроила на прощанье нелепую сцену, пыталась узнать телефон. Еле от нее отвязался…
Они долго ждали, когда подадут трап, потом долго шли по длинному стеклянному коридору, потом ждали, когда привезут чемоданы, потом проходили досмотр. Но зато, когда с чемоданами, портфелем и плетеным ящичком, в котором лежала бесценная Танина шуба из кашмирской щипаной выдры, они вошли в общий зал, они сразу увидели Сашу. Он стоял рядом с Софьей Ивановной — худенький, аккуратно подстриженный мальчик с широко раскрытыми растерянными глазами. Таня уронила свой драгоценный ящичек и шагнула к сыну, молча протянув руки.
— Здравствуй… те, — пробормотал Саша и чуть отступил поближе к бабушке.
— Ах ты, дурачок! — захлопотала Софья Ивановна (как она сдала за три года!). — Это же мама!
Она подтолкнула внука к матери, обняла Таню и всхлипнула:
