— Едем в Чугуево, — сказал он и пришпорил коня.
Когда они въехали в село на его единственной, слегка припорошенной улице, никого не было. Но над убогими домишками, крытыми соломой и кое-где дранкой, вился сизый дымок.
— Вот живут, — завистливо подумал помещик, — скотину накормили, и больше ничего делать не надо. Спят все, как совы.
Кавалькада проехала всю деревни и остановилась у крепкого пятистенка, огороженного невысоким тыном. Дальше за ними уже виднелся погост и церквушка.
Вершинин соскочил с коня и отдал поводья одному из охраны, а сам прошел во двор, где ему навстречу уже спешил отец Василий.
— Ба! Ваше Благородие, Илья Игнатьевич, какими судьбами, давненько к нам не заглядывал, — приветствовал он гостя.
— Да, вот, все дела, дела, недосуг, Василий Иванович, вот сегодня только выбрал время, хотел с тобой побеседовать, вопрос один обсудить деликатный…
— Так проходите в дом, чего мы здесь на пороге стоим.
Илья Игнатьевич прошел в дом и первым делом размашисто перекрестился на красный угол, где даже днем горела лампадка рядом с несколькими потемневшими от времени иконами. Тут его встретила попадья Акулина и кланяясь сообщила, как она рада, что им оказал честь такой гость. В дому у попа было чисто, прибрано, было видно, что хозяйка из попадьи хорошая.
— А что-то у тебя сегодня не шумно? — удивленно оглядываясь, спросил Вершинин.
Поп засмеялся.
— Так, ты когда последний раз изволил у меня побывать, годков пять назад и то после охоты. Мои два оболтуса уже в семинарии учатся. А из девок последнюю в прошлом году замуж отдал. Так, что вдвоем мы с матушкой остались ныне. Вот так и бедуем.
Пока они вели беседу, Акулина с работницей развили бурную деятельность. Рядом с печкой на полу зашумел самовар. А на столе начали появляться тарелки ложки и пузатые графинчики с настойками.
— Ну, разговорами не наешься, — сказал отец Василий и пригласил гостя за стол.
— Вот Илья Игнатьевич, а отведай наливочки черносмородинной, самолично по батюшкиному рецепту делал, а вот тут грибочки маринованные, Акулина у меня мастерица, пальчики оближешь, начал он потчевать помещика.
Некоторое время в комнате царило молчание, прерываемое звуками еды, и звоном бокалов.
— Уфф, — отвалился Илья Игнатьевич от стола, — давно к тебе не заезжал, даже забыл, как у тебя поесть можно. Мой то Петяй, даром, что из Москвы, готовит всякую дребедень французскую, глядеть противно, а никуда-с не денешься, не поймут, — закончил он с грустью.
