За что он на меня сердится, удивляется Толстой. У него есть пункт помешательства, которого у меня, должно быть, нет. Высокого разбора души человек, таких и нет почти, но сектант, что не подходит под его теорию воскрешения, он знать не хочет. Но вера в науку удивительная, странная. Выдумали телеграфы, телефоны, нашли клеточку, в клеточках протоплазму, в протоплазме еще что-то. Занятия эти, очевидно, долго не кончатся, потому что им, очевидно, и конца быть не может, и потому ученым некогда заниматься тем, что нужно людям. Неученый думает, что день бывает оттого, что солнце выходит из-за леса или из-за поля, а ночь бывает, когда оно с другой стороны заходит. Образованный же человек, хотя сам и редко видит восход, но как попугай повторяет, что день и ночь бывает оттого, что земля вертится вокруг воображаемой оси, а зима и лето оттого, что земля вертится опять же по воображаемой орбите вокруг солнца. Как ни остроумна Коперникова система и как ни забавны для праздных людей исследования туманных пятен и каналов на Марсе, с помощью сотни миллионов стоящих обсерваторий, нельзя не признать, что знания мужика о том, что происходит на небе, суть действительные, самостоятельные знания, знания же ученого сомнительны, очень гадательны и ни на что, кроме как на препровождение времени, не нужны.
Федоров ругался страшно, называл его буддистом и неопознанным главарем декадентства. При встречах Толстому всегда доставалось и он уступал, но все равно знаменитого химика академика Бутлерова красочно изобразил профессором Кругосветловым в "Плодах просвещения". В рукописях профессор назывался Кутлеров или Кутлер. Толстого поражало постоянно встречающееся противоречие: исповедание "строгих научных приемов" и самых фантастических построений и убеждений. Жаловался: махают на меня рукой, как на врага науки, а мне обидно, я ведь считаю, именно наука должна узнать, чему должно и чему не должно верить.
Платонов говорит: наука никогда этого не узнает. То, что обычно называют законами природы, которые носят объективный характер, существуют независимо от нашего сознания — наука этим никогда не занималась. Наука не может определить понятие закономерности. У нее нет критериев проявления сознания. И никогда не будет. Все коэффициенты в различных формулировках закона сохранения энергии получены в предположении, что закон верен, и поэтому он непроверяем. Это — договоренность, позволяющая как-то упорядочить наблюдения и вести диалог. Без этой договоренности было бы сложновато; например, не было бы уравнений Максвелла современной формулировки закона.
