— Возможно, даже больше, но они его прятали. У них даже в одежде было столько лишнего: фраки, рубашки со стоячими воротничками, не галстуки, а целые шейные платки, турнюры, ботинки на пуговках.
— Ноги у них были невыразительные, зато шеи — очень.
— Согласна, но только насчёт женских. А посмотрите на их меблировку: кисти, бахрома, салфеточки, канделябры, колоссальные буфеты. Они играли в прятки со своим «я», мистер Дорнфорд.
— Но оно всё-таки то и дело выглядывало, как маленький принц Эдуард из-под стола матери, когда он разделся под ним за обедом в Уиндзоре.
— Это был самый примечательный его поступок за всю жизнь.
— Не скажите. Его царствование — вторая Реставрация, только в более умеренной форме. При нём словно открылись шлюзы…
— Он уехал наконец, Клер?
— Да, благополучно уехал. Посмотрите на Дорнфорда. Он окончательно влюбился в Динни. Мне хочется, чтобы она ответила ему взаимностью.
— А почему бы ей не ответить?
— Милый юноша, у Динни было большое горе. Оно до сих пор не забылось.
— Вот из кого получится замечательная свояченица!
— А вы хотите, чтобы она стала ею для вас?
— Господи, конечно! Ещё бы не хотеть!
— Нравится вам Дорнфорд?
— Очень приятный человек и совсем не сухарь.
— Будь он врачом, он, наверно, замечательно ухаживал бы за больными. Кстати, он католик.
— Это не повредило ему на выборах?
— Могло бы повредить, не окажись его конкурент атеистом, так что вышло одно на одно.
— Политика — страшно глупое занятие.
— А всё-таки интересное.
— Раз Дорнфорд сумел шаг за шагом пробиться в адвокатуру, значит, он человек с головой.
— И с какой ещё! Уверяю вас, он любую трудность встретит так же спокойно, как держится сегодня. Ужасно люблю его.
— Вот как!
— Тони, у меня и в мыслях не было вас дразнить.
— Мы с вами всё равно что на пароходе: сидим бок о бок, а ближе всё равно не становимся. Пойдёмте курить.
— Публика возвращается. Приготовьтесь объяснить мне, в чём мораль второго акта. В первом я не усмотрела никакой.
— Подождите!
— Как это жутко! — глубоко вздохнула Динни. — Я ещё не забыла гибель «Титаника». Ужасно, что мир устроен так расточительно!
— Вы правы.
— Расточается все: и людские жизни, и любовь.
— Вы против такой расточительности?
— Да.
— А вам не очень неприятно об этом говорить?
— Нет.
— Не думаю, что ваша сестра расточит себя напрасно. Она слишком любит жизнь.
— Да, но она взята в клещи.
— Она из них выскользнет.
— Мне нестерпимо думать, что её жизнь может пойти прахом. Нет ли в законе какой-нибудь лазейки, мистер Дорнфорд? Я хочу сказать — нельзя ли развестись без огласки?
