Однако потолковать им не пришлось, потому что не успел он допить свой портвейн, как его вызвали по телефону к умирающему. Миссис Хилери ушла вместе с ним.
Сестры вместе с дядей и тёткой сели за бридж и в одиннадцать удалились к себе наверх.
— Ты не забыла, что сегодня годовщина перемирия? — спросила
Клер, расхаживая по комнате.
— Нет.
— В одиннадцать утра я ехала в автобусе и заметила, что у многих какие-то странные лица. Вот уж не думала, что буду переживать это так остро. Мне ведь было всего десять, когда кончилась война.
— Я помню перемирие, потому что мама плакала, — отозвалась Динни. Тогда у нас в Кондафорде гостил дядя Хилери. Он сказал проповедь на стих: «И те служат, кто стоит и ждёт».
— Люди служат лишь тогда, когда надеются что-то получить за службу.
— Многие всю жизнь трудятся тяжело, а получают мало.
— Да, ты права.
— А почему они так поступают?
— Динни, мне порой кажется, что ты в конце концов станешь богомолкой, если, конечно, не выйдешь замуж.
— «Иди в монастырь — и поскорее».
— Серьёзно, дорогая, мне хочется, чтобы в тебе было побольше от Евы. По-моему, тебе пора уже быть матерью.
— С удовольствием, если врачи найдут способ становиться ею без всего, что этому предшествует.
— Ты зря убиваешь годы, дорогая. Стоит тебе пальцем шевельнуть, и старина Дорнфорд у твоих ног. Неужели он тебе не нравится?
— Он самый приятный мужчина из всех, виденных мною за последнее время.
— «Бесстрастно молвила она и повернулась к двери». Поцелуй меня.
— Дорогая, — сказала Динни, — я уверена, что всё образуется. Молиться я за тебя не стану, хотя ты и подозреваешь меня в склонности к такому занятию, но буду надеяться, что и твой корабль придёт в гавань.
Второй экскурс Крума в историю Англии был первым для трёх остальных участников устроенного Дорнфордом обеда, причём по странному стечению обстоятельств, которому он, видимо, и сам способствовал, молодой человек достал такие билеты в Друри Лейн, что сидеть пришлось по двое: Тони с Клер — в середине десятого ряда, Дорнфорду с Динни — в ложе против третьего.
— О чём вы задумались, мисс Черрел?
— О том, насколько изменились лица англичан по сравнению с тысяча девятисотым годом.
— Всё дело в причёске. Лица на картинах, которым лет сто — полтораста, куда больше похожи на наши.
— Конечно, свисающие усы и шиньоны маскируют выражение лица.
Но разве лица людей начала века что-нибудь выражали?
— Вы, надеюсь, не думаете, что во времена Виктории в людях было меньше характерного, чем теперь?
