Динни покачала головой:
— На это рассчитывать нельзя: они не из таких. А теперь, дядя, я пойду умоюсь.
После её ухода он задумался над той неоспоримой истиной, что у каждого своя забота. У Эдриена она сейчас тоже была: его приёмные дети, Шейла и Роналд Ферз, болели корью, вследствие чего он был низведён до уровня парии в собственном доме, так как его жена, испытывавшая священный ужас перед заразными болезнями, обрекла себя на затворничество. Судьба Клер волновала его не слишком сильно. Он всегда считал её одной из тех молодых женщин, которые склонны закусывать удила и платятся за это тем, что рано или поздно ломают себе шею. Динни в его глазах стоила трёх Клер. Но семейные неприятности Клер тревожили Динни, а тем самым приобретали значение и для Эдриена. У Динни, кажется, особый дар взваливать на себя чужое горе: так было с Хьюбертом, затем с ним самим, потом с Уилфридом Дезертом, а теперь с Клер.
И Эдриен обратился к попугаю сестры:
— Несправедливо, Полли, верно?
Попугай, который привык к Эдриену, вышел из незапертой клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул его за ухо.
— Тебе это тоже не нравится, да?
Зелёная птица издала слабый скрипучий звук и передвинулась поближе к его жилету. Эдриен почесал ей хохолок.
— А её кто погладит по голове? Бедная девочка!
Его размышления были прерваны возгласом сестры:
— Я не позволю ещё раз мучить Динни!
— Эм, — спросил Эдриен, — а мы беспокоились друг о друге?
— В больших семьях этого не бывает. Когда Лайонел женился, я была с ним ближе всех. А теперь он судья. Огорчительно! Дорнфорд… Ты его видел?
— Не приходилось.
— У него не лицо, а прямо портрет. Я слышала, в Оксфорде он был чемпионом по прыжкам в длину. Это хорошо?
— Как говорится, желательно.
— Превосходно сложен, — заметила леди Монт. — Я присмотрелась к нему в Кондафорде.
— Эм, милая!..
— Ради Динни, разумеется. Что делать с садовником, который вздумал укатывать каменную террасу?
— Сказать, чтобы перестал.
— Когда ни выглянешь из окна в Липпингхолле, он вечно тащит куда-то каток. Вот и гонг, а вот и Динни. Идём.
В столовой у буфета стоял сэр Лоренс и вытаскивал из бутылки раскрошившуюся пробку:
— Лафит шестьдесят пятого года. Один бог знает, каким он окажется.
Открывайте полегоньку, Блор. Подогреть его или нет? Ваше мнение, Эдриен?
— Раз вино такое старое, лучше не надо.
— Согласен.
Обед начался молчанием. Эдриен думал о Динни, Динни думала о Клер, а сэр Лоренс — о лафите.
— Французское искусство, — изрекла леди Монт.
