— Потому что я приехала три дня назад и встретила ее на улице. Как было не поставить точку в этом деле.
Учительский автоматизм. Ошибки нужно исправлять красной ручкой.
Впрочем, относительно Онегина Верочка была права. Мрачный красавец чайльд-гарольд, угрюмый-томный. На берегу каких-то волн стоял он дум великих полн. Уже в начальной школе изъяснялся на чистейшем русском языке середины девятнадцатого века. На уроке истории рассказывал про смерть Марата, и на его белой рубашке расплывалось кровавое пятно.
— Яна, если бы я знал…
Впервые по имени.
Тогда в парке на качелях. Я не спросила как тебя зовут и потом никогда не называла как надо. Мы сбежали, пока они осматривали памятник вечному огню. Перекладина между деревьями, солнце по верхушкам, и он осторожно словно от этого зависит все на свете
качели с высоким ходом
достать мыском туфельки до неба — выше ели — в голове детская песенка, в парке из рупора — другая
нас уже ищут сбились с ног — ты новенькая? — нет, он не спросил, это потом оказалось, что я новенькая и он чуть позади меня на третьей парте а я на второй
мрачная красота ельник
уже тогда я видела, что он не как все
что с только с ним
что в его руках веревки ночь
в траве намокший билетик на троллейбус
нам еще возвращаться обратно
нас ищут и пусть ищут
пусть думают что угодно
— Беспредметный разговор. Давай вернемся.
Яна уже подсчитывала, сколько она сможет продержаться до перекрестка направо.
Там было бы логично расстаться. И больше не вспоминать ни о зеленых чернилах, ни о борще. Как все это глупо. Яростная нелепица. Неужели никто нас не развяжет.
— Пойдем ко мне. Я один, все уехали.
Тогда в парке я в первый и последний раз видела тебя без этой страдальческой гримасы.
Что там, у тебя дома? Кабинет доктора Калигари?
— А что теперь на том месте, где были качели?
— Качели?
— И еще гипсовая пионерка с пионером и горном.
— Табачный киоск.
«Киоск». Нет чтобы сказать как люди — «ларек». И дым отечества… и любовь к родному пепелищу… Не надо было ехать. В Москве сейчас не сезон, метро ходит полупустое, ночью запах кофе, соседи не спят, никто не спит, жара.
— Ты куришь?
— Если тебе неприятно, не буду.
А говорил, что не умеет барышень развлекать. Помнишь про качели, как мило.
— Право, ты напрасно обиделась. Ты тоже многого не знаешь. Например, что я бывал у твоей тетки.
Ты дружишь со всеми одинокими и несчастными тетеньками, а они дружат с тобой. Конечно, ведь ты умеешь чистить картошку и напоминаешь им романтический идеал наших прабабушек. Бледное (тогда говорили — вдохновенное) лицо, презрительная мина, черные злые глаза, черные локоны (ошибочка вышла, с локонами в нашей школе делать нечего, обреют налысо), белая рубашка а-ля байрон на адриатическом взморье, незастегнутые манжеты (точно, и пуговицы оторваны, какая приманка для одинокой хозяйки), распахнутый ворот там, где должен быть след от выстрела, и слабый дымок, и запах пороха, я его чувствовала, сидя рядом с тобой на уроке литературы. Верочка рассказывала о поручике Лермонтове, убитом на дуэли, но никто не заметил, что у окна, возле горшка с геранями его прототип играет сам с собой в крестики-нолики, а под партой у него томик Блока.
