Зыков попросил ее более точно указать место, где лежала Вера Михайловна.
Следов, конечно, никаких не осталось. Дождь превратил их в бесформенные вмятины, заполненные водой. Тем не менее Миша старательно принялся обследовать вмятины. Зыков прошел по тропе дальше. Перед ним темнел пустырь, тропу пересекала легкая, полуразрушенная изгородь. Обернулся. Отсюда хорошо было видно и Агафью Платоновну, и Мишу — они оказались в кругу света от лампочки. Утром надо будет все осмотреть как следует. Сейчас тут ничего не найдешь.
Спустился к ручью.
— Кончай, Миша. А то на завтра работы не останется.
Агафья Платоновна пригласила их в дом, погреться чаем.
— Чай — это хорошо. От чая грешно отказываться, а, Миша? — спросил Зыков.
Миша не ответил. Что-то он уж больно молчаливым стал. Как приехали сюда, ни слова не проронил. Наверное, впервые увидел убитого человека. Такое просто никто не переносит.
Агафью Платоновну в доме ждали. Муж, сын и невестка сидели за убранным столом.
— Вот приехали убивца искать, — представила им гостей Агафья Платоновна, приказала Марусе подогреть чай, спросила у Зыкова: — Может быть, подать чего покрепче?
— Э, мать, кто же про такое спрашивает, наливай и все! — пьяно захорохорился Ефим. — Думаешь, если милицейские, то непьющие.
— Мы пьющие, — сказал Зыков. — Но сейчас нельзя.
— Люблю откровенных людей…
— Сиди, Ефимша! — одернул сына Константин Данилыч. — Люди приехали делом заниматься. Как, ребята, есть что-нибудь, зацепка какая-нибудь?
— Ничего, — вздохнул Зыков.
— Ума не приложу, откуда такой выродок выискался. Она же мухи не обидела.
— Стреляли, кажется, не в нее, — осторожно заметил Зыков.
— Ясное дело, не в нее, — сказал Ефим.
— Замолчи, Ефимша! — поморщился как от зубной боли Константин Данилыч. — Не твоего ума дело.
— А я чего лишнего сказал? Дураку понятно, Степку кокнуть хотели. Он многим тут насолил. Больно прыткий! Допрыгался!
— Замолчи, тебе говорят! — гневно крикнул старик. — Возьми в соображение, человек убит, человек, балда ты этакая! От одного этого протрезветь надо бы.
— Молчу, батя, молчу.
— Вы уж извините, — сказал Константин Данилыч. — Как выпьет, так понесет околесицу. Нельзя тебе пить, Ефимша.
— Будто я пью — годом да родом.
— И годом да родом нельзя. Иди ложись спать. Маруся, постели ему.
— Я посижу. Я молчать буду, батя.
Агафья Платоновна налила всем чаю, поставила на стол пироги с брусникой. Зыков без стеснения уминал пироги, пил стакан за стаканом крепкий чай, чем привел Агафью Платоновну в умиление.
