Алеша пустился вдогон, но стертая нога затрудняла движение, и он скоро потерял девушку из виду за стогами сена. Дойдя до опушки, Алеша остановился, крикнул Софью, она не отозвалась. Он поправил косынку на голове.
— Парик забыл, — сказал он с испугом, оглянулся на монастырь, уж не вернуться ли?
Монастырь стоял на взгорье: башенки, луковки церквей. От восходящего солнца стены его казались розовыми, блестели на башнях изразцы.
— Красиво…
— Подальше бы нам от этой красоты, — услышал он под ухом голос Софьи.
— Ты что бежишь, как угорелая? Не в салки играем.
— Мы на этом поле, как на ладони, а с монастырских стен далеко видно.
— Ну и что? Из мортир они будут в нас палить? Не могу я бежать. У меня нога стерта.
— Сядь, — бросила Софья хмуро.
Она вытащила из узелка мазь в склянке и большой полотняный бинт, внимательно осмотрела Алешину ногу.
— Запасливая, — уважительно сказал Алеша.
— В какую сторону идти — знаешь? — спросила Софья, бинтуя его ногу.
— Главное, дружок, взять правильный пеленг.
— Что? — спросила Софья, вскинув на него глаза.
Алеша смутился.
— Солнце должно в спину светить, а там спросим…
— Странная ты, Аннушка…
Мать Леонидия сидела за большим рабочим столом, заваленным книгами. Перед ней на стуле с высокой спинкой сидела настороженная Анастасия.
— Как почивала? — спросила игуменья.
— Хорошо почивала, тетечка.
Игуменья сняла очки, положила их на раскрытую книгу, потерла уставшие глаза.
— А я, грешница, думала, что после нашего разговора сон к тебе не придет, что проведешь ты ночь в покаянной молитве. Какое же твое окончательное решение?
— Париж.
— Париж… Значит, отвернулся от тебя господь.
— Что же мне делать? Ждать тюрьмы? Ты святая, тебе везде хорошо, а я из плоти и крови. Я боюсь!
— Плоть и кровь — это только темница души, в которой томится она и страждет искупления вины.
— И в Париже люди живут! — запальчиво крикнула Анастасия.
— Невенчанная, без родительского благословления бежать с мужчиной, с католиком! Бесстыдница! — Игуменья широким размашистым жестом сотворила крест. — Неужто я из-за такой мерзости впала в обман?
— Господи!.. А ты знаешь, как перед следователем стоять?.. И талдычить: «Да! Да! Да!..» Другие ответы не надобны. А потом — бумага: «Обличена, в чем сама повинилась, а с розыском в том утвердилась». Ты этого хочешь?
Игуменья тяжело встала, подошла к окну, окинула взглядом монастырский двор.
— Останешься в монастыре киноваткой, — сказала она спокойно, как о деле решенном. — Жить будешь вместе с моей воспитанницей Софьей, девушкой строгой, смиренной и благочестивой. А как пройдет гроза, вернешься в мир. Что там еще?
