– Правдиво.
– Безлико и бесполо.
– Здесь есть лица.
– Но в глаза бросается лишь одно – у другого, кажется, есть только рот.
– Именно, – Кэрролл улыбается. – Здесь и ты есть.
– Я знаю, – Молли идет вдоль ряда воспоминаний. Гликен, Хак, Кауфман, Дорин. – Зачем же так вульгарно, Кэрролл?
– Правда всегда вульгарна.
– А то, что все будут смотреть на это, тебя не волнует?
– Ну, я же живу с этим. – Она смотрит на Молли. Вернее, смотрит на Кузу. – У меня сигареты кончились.
– Бери все, – Молли отдает початую пачку. Смотрит на Кауфмана. Смотрит на Кэрролл. Смотрит на Кузу.
– Тебе прикурить?
– Если не сложно.
Перед глазами плывут старые рисунки, которые она нашла в патио. Почему они напоминают ей эти скульптуры? Чем? Молли вглядывается в глаза Кауфмана. Кажется, еще немного, и они моргнут, выдавливая на щеки слезы. Куда он смотрит? О чем он думает?
– Завораживает, правда?
– Немного. – Молли заставляет себя отвернуться, идти дальше.
Перед глазами все еще мелькают глаза Кауфмана. Такие же, как те, что рисовала Куза. Слишком живые. Слишком настоящие в этом мире теней и масок. Дорин. Имя как-то само слетает с губ. Хватит ли жизни, чтобы Кэрролл смогла передать все, что было между ними? Черт! Хватит ли вечности, чтобы Молли смогла забыть все это?!
– Ты не думала о его жене? – спрашивает она Кэрролл.
– Нет, – она выдыхает дым. Улыбается. – Если я не думаю даже о себе, какого черта я должна думать о бабе, которую совсем не знаю?!
– Он уйдет.
– Кто?
– Дорин. Обидится и уйдет.
– Не уйдет.
– Все уйдут. – Молли смотрит на сигарету в своей руке, которой так ни разу и не затянулась. – Все закончится сразу, как только мир увидит эти статуи.
– Ты просто завидуешь.
– Они линчуют тебя.
– Посмотрим.
– Им не нужна правда, Кэрролл. Они не хотят этой правды.
– Они? – Кэрролл смеется. – С каких это пор ты стала не одной из них?!
– Поверь мне.
– Нет.
– Откажись! Разбей все это. Создай другое. Создай то, что не причинит тебе вреда.
– Ты просто боишься, что кто-то превзойдет тебя.
– Я просто боюсь того, что случится с тобой после, когда все надежды превратятся в прах.
– Ты не запугаешь меня. Не сейчас.
– Да не хочу я тебя пугать!
– Вспомни, ты же сама говорила, что я должна быть более искренней.
– Это не я говорила. Это Гликен говорил.
– Какая разница?!
– Да что он понимает?
– А Кауфман? Он тоже ничего не понимает? Я видела статую, которую он хранит в своей галерее. Твою статую, Куза! Статую безликой женщины с мужскими гениталиями! Знаешь, что он говорит о ней?
