– Знаю.
– Тогда признайся, что ты просто боишься меня. Боишься поражения.
– Ты ничего не знаешь.
– Я знаю достаточно.
– Но не понимаешь! – Молли сдерживает себя, чтобы не разбить скульптуры. Сдерживает, потому что знает, что они не разобьются. Знает, потому что когда-то сама создала их. Когда-то так же смотрела на Кузу. Смотрела и думала, что Куза завидует. Господи! Ничего не меняется. Совсем ничего! – Прошу тебя, просто поверь мне.
– Нет.
– Твой отец умрет, – выкладывает свой последний козырь Молли.
– Не умрет.
Они смотрят друг другу в глаза. Она ли это? Кэрролл ли? Неужели ей действительно плевать на всех, кроме этих чертовых скульптур? И может ли Молли ненавидеть ее за это? Ненавидеть себя?
– Ну и черт с тобой! – теряет она терпение.
– Пришлешь мне еще сигарет? – спрашивает ее Кэрролл.
– Сигарет? – Молли вглядывается ей в глаза. Вглядывается в свои глаза. Нет, она не сможет ничего изменить. Не сможет никого убедить. Себя уж точно. – Да сколько угодно!
– Вот это уже что-то! – слышит Молли за своей спиной. Хлопает дверью. Идет по коридору.
Хак и Гликен сидят в креслах друг напротив друга.
– Мы уходим! – говорит, не останавливаясь, Молли.
– Уходим? – Гликен семенит следом за ней. – А как же я? Ты поговорила с ней обо мне?
– Нет.
– Но ты обещала!
– А мне плевать!
Гликен ноет всю дорогу. Где же тот высший, который рвал старые книги в отцовской библиотеке?!
– Иди домой! – говорит Молли.
– Нет.
– Отстань от меня! – она закрывает дверь. Откупоривает бутылку вина.
Гликен вертится рядом, как глупый пудель. Плевать. Теперь уже неважно. Дорога подходит к концу. Тошно смотреть на собственные глупость и тщеславие, но если ничего нельзя изменить, то пусть будет так!
– Да что с тобой? – трясет ее за плечи Гликен. – Разве ты не понимаешь, что мне больно?
– Нет. Это мне больно, – Молли смотрит в его зеленые глаза. – Знаешь, каково это? Знать, что случится, и быть не способной что-либо изменить? Любить людей, которых мне нельзя любить. Смотреть, как они проходят мимо, и молчать. Молчать потому, что им не нужна Куза. Не нужно это тело! И никакие слова не смогут убедить их в обратном. Жизнь идет где-то рядом. Кажется, вытяни руку – и вот она, но сон кончается. Люди приходят и говорят мне то, что я не хочу слушать. Говорят даже не мне, а этому телу. Телу, принадлежащему Кузе! А я – Молли. Понимаешь?! Молли Эш Кэрролл!
Усталость заставляет ее сесть на стул. Гликен молчит.
– Очень одиноко, – шепчет Молли. – Не могу больше спать одна. Вообще больше не могу спать. Лежу ночами и вспоминаю Хака. А когда Хака удается забыть, начинаю вспоминать Дорина. Его глаза. Лицо. Тепло его тела. Знаешь, с ним все это было совсем не так. Я хотела не секса. Я хотела его. Прижиматься к нему. Обнимать его. Целовать. Чувствовать его дыхание. Слышать его голос. А сейчас ничего этого нет. Только долгие одинокие ночи. Я знаю. Даже если позвонить ему, позвать. Даже если удастся уложить его в постель, ничто уже не будет как раньше. Это тело устало жить. Устало от ласки и поцелуев. Оно больше не любит мужчин. Не хочет их. Я чувствую, как оно тоскует по Грейс. По ее запаху. По ее телу. Оно хочет ее, несмотря на то, что я не хочу ее. И ничего нельзя исправить, – Молли смотрит на Гликена потерянным взглядом. – Извини, что втянула тебя во все это. Я не знала, что так выйдет. Понимаешь? Откуда Кэрролл может знать, что происходит сейчас? Ей плевать. На себя, на нас. Прости.
