— Мне приклеят ярлык «трус», а с ним хорошего не жди. И правильно приклеят.
— Чушь!
Уилфрид, не обратив внимания на этот возглас, продолжал:
— При мысли, что придётся погибнуть ради жеста, ради того, во что я не верю, всё моё существо взбунтовалось. Легенды, суеверия — ненавижу этот хлам. Я готов пожертвовать жизнью, только бы нанести им смертельный удар. Если бы меня заставили мучить животных, вешать человека, насиловать женщину, я бы, конечно, скорее умер, чем уступил. Но какого чёрта умирать только для того, чтобы доставить удовольствие тем, кого я презираю за то, что они исповедуют устаревшие вероучения, которые принесли миру больше горя, чем любой из смертных. Скажи, какого чёрта?
Эта страстная вспышка напугала Майкла. Расстроенный и мрачный, он пробормотал:
— Религия — символ!..
— Символ? Не сомневайся, я сумею постоять за любое стоящее дело — за честность, человечность, мужество. Как-никак я прошёл войну. Но почему я должен стоять за то, что считаю насквозь прогнившим?
— Мы обязаны это скрыть! — взорвался Майкл. — Мне нестерпимо думать, как куча болванов будет воротить нос при виде тебя.
Уилфрид пожал плечами:
— Поверь, я сам от себя его ворочу. Никогда не подавляй своё первое побуждение, Майкл.
— Что же ты собираешься делать?
— Не всё ли равно? Будь что будет. Так или иначе, меня не поймут, а если даже поймут, никто не станет на мою сторону. Да и зачем? Я ведь в разладе с самим собой.
— По-моему, в наши дни найдётся немало таких, кто поддержит тебя.
— Да, таких, с которыми стоять рядом и то противно. Нет, я — отверженный.
— А Динни?
— С ней я всё улажу.
Майкл взялся за шляпу:
— Если я могу быть полезен, рассчитывай на меня. Спокойной ночи, старина,
— Благодарю. Спокойной ночи!
Прежде чем Майкл вновь обрёл способность рассуждать, он уже был на улице. Уилфрид попал в ловушку! Он до того ослеплён своим бунтарским презрением к условностям и почитателям их, что разучился здраво смотреть на вещи, — это ясно. Но нельзя безнаказанно зачёркивать ту или иную черту в едином образе Англичанина, — кто изменит в одном, того и в другом сочтут изменником. Разве те, кто не знает Уилфрида близко, поймут это нелепое чувство сострадания к своему же палачу? Горькая и трагичная история. Ему без суда и разбора публично приклеят ярлык труса.
«Конечно, — думал Майкл, — у него найдутся защитники: всякие там маньяки-эгоцентристы или красные, но от этого ему будет только хуже. Нет ничего отвратительнее, чем поддержка со стороны людей, которых ты не понимаешь и которые не понимают тебя. И какой прок от такой поддержки для Динни, ещё более далёкой от них, чем Уилфрид? Все это…»
