Выпали ли из нормальной жизни.....
Первый в жизни футбольный матч, другие планеты не участвовали в чемпионате.
Пианист сочинил симфонию. Сара - моя сестра, Грег ей не по душе. Семиотики и анаболики появились на устах неонового мальчика около остановки Института антибиотиков. Продолжаем растяжку, уступи соблазну разнообразия, Карл прямо как пикадор. Откусив кусочек мыла с увлажняющей формулой, Анжела стала суперактивной. "Оперу не смотрят, а слушают", - произнес адвокат, и перегнул... Это был великий бенефис перед смертью.
Расстрел звезд на башнях и отсчет времени вспять на курантах, и Анжела стонала на кресле стоматолога, который умудрялся, приводя ее зубы в порядок одной рукой, другой в самые болезненные моменты для ее зубов и десен проводить по ее эрогенным зонам, и она испытывала неописуемые ощущения наслаждения и боли, входя в экстаз и изнемогая от избытка доселе непознанных ее телом движений. Она уверовала во все происходящее как в мимолетный страстный курортный роман, заработали ее гормоны. Снова этот июль. И где же Стефани, упавшая в пропасть кровавой травы. Выжженные трассами пуль дали буйной искренне чистой мечты ее виделись пианисту... Слепое небо растворялось в его глазах. Ах...
Барбара Такманн пленила Альваро Альто своей манерой изъясняться. Он хотел жить вместе с ней, читать ее внутривенные истории.
Анастасия оказалась в одном из зданий, когда ей вспомнились глаза детей ее любимого восьмого класса, которым посвящала она душу свою, и глаза ван Гога были фоном ее видений, а ее память, похоже, могла утратить свои свойства воспроизведения в момент взрыва где-то над головами прохожих. А другие глаза ван Гога, иные, безумно живые, современности глаза, питающие и впитывающие, горели на конусах часовен, стелились кромкой асфальта и блестели металлическими улицами сейфов, автомобилей, ресиверов спутниковых тарелок, гладили кожу тел, запрещенные конвенцией глаза...
Под звон гитары. Внутри Лорки. В звуковых волнах там-тамов. На кожаных красных диванах, в мелодраме с участием Анжелы, в запахе Курта после конькобежной пробежки, в этом сумрачном спокойствии финансового рынка. В колеснице Фаэтона, вместо Фаэтона. Проводится настройка каналов. Надо бы выбраться на крышу, с нее могут забрать вертолетом. Карл долго стоял на крыше. Может быть, сейчас, прямо в небо, в небо. Уйти, шаг в бездну, в легенду, в бессмыслицу, туда, где ждет свободное падение вниз, общепринятая схема. И все-таки, раньше многим казалось, что Франкфурт является европейским Нью-Йорком. Были другие сопоставления, там были все посольства мира. Там было все, от и до, безупречное качество и дизайн. Черт побери, насколько велико желание обнять ее, девушку, девушку с сумочкой из джинсовой ткани, с книгой, хранящей имена, мои и моих любимцев, и Карла, и Альваро, и Анастасии (чуть не забыл, как ее зовут), и прочих участников городских беспорядков. Знаю ли я их так же хорошо, как вы? Ад, да, сегодня борщ хорош. Пора спать. Голландцы все равно хорошо играют в обороне.
