…Проснувшись, точнее очнувшись от кошмара, я уже чувствовал себя плохо, вчера поставил себе всё, что было. Не предусмотрительно! Как не предусмотрительно! Выключил телевизор. Попил чаю, побрился, почистил зубы и отряхнул одежду. Куртка была в пепле и кетчупе. Храм находился в трёх трамвайных остановках от меня. Было семь утра – если служба идёт в храме ежедневно, успею на исповедь. До храма дошёл пешком, точнее доволокся, доволок себя. Было полное ощущение бессмысленности происходящего и отсутствие каких-либо покаянных чувств. Лишь животный страх, что помру где-нибудь под забором, если не упрошу Бога об отсрочке. Хотя умереть хотелось, но так, чтобы не было ада, чтобы весь мир ушёл со мной в небытие… Чтобы всё оказалось таким, как учил Сапсан.
…Храм был построен в классической манере девятнадцатого века. Войдя в притвор, сразу очутился в византийской древности – чтец читал монотонным голосом третий час, древние прокопчённые ладаном лики взирали с иконостаса. Мне казалось, что они видят во мне беса и я внутренне съёжился в клубок, волосы на голове встали дыбом… Свечи горели на каноне и я, достав мелочь, купил свечу для мамы, поставив её на канон за упокой души. Как давно я не молился за неё! Из глаз полились лживые слезы, как гной из глазниц умершего. Мне хотелось рассмеяться, чтобы прийти в себя. Но я не мог – глаза бдительных старушек обыскивали мою душу, как руки милиционеров тело. Мне нужно было собраться – ведь это мой последний шанс. Я попытался сделать это.
Молодой батюшка исповедовал женщин, старых и не очень, но каких-то утомленных, в правом приделе равноапостольной Ольги. Он был печальным и сосредоточенным, таким, каким и должен быть настоящий священник. Я пристроился к нестройной очереди, нетерпеливо поглядывая на тетрадные листки прихожан, на которых они записывали свои дурные поступки. «Какие у них могут быть грехи?» – подумал я. У меня всегда было странное отношение к людям, которые с предельной серьёзностью относились к своим поступкам. Мне казалось, что они стали мелочными тиранами для самих себя. От них веяло порядком и холодом. А теперь для меня вообще все человеческие печали блекли перед тиранией горького порошка… А может быть, это лишь искажённое восприятие наркомана в абстиненции?
…Наконец, очередь дошла и до меня. Я подошёл к аналою и, склонив голову, пробурчал:
– Батюшка, я употребляю героин! – с удивлением я почувствовал в своих словах оттенки гордости.
