— То есть лучше отсидеться в безопасности, чем отвергнуть ложные обвинения в продажности?
— Мне уже поздно. Надо было сразу дома оставаться. А теперь я больше принесу пользы здесь.
— То есть ты отказываешься от борьбы? — ехидно спросил я.
— Нет.
— Не понимаю тогда совсем. Ты говоришь, что надо жить дома. При этом ты живешь в Париже. Ты говоришь, что тебе никто не поверит, но ты пишешь.
— Нет, ну вот что вы ко мне привязались, — в отчаянии раздражился Эдвард, — я делаю то, что считаю нужным, таким образом, который считаю лучше. Вопрос местожительства — важный, но совсем не главный. Можно и дома, и здесь сидеть. Вопрос опыта важнее.
Мы выпили и за опыт и снова налили.
— Так вот, если вернуться к вопросу Галины, — увлекся Эдвард, — насчет того, что приехать в другую страну — это опыт, он делает нас глубже и все прочее. Ты, конечно, права в теории… Да, в теории ты права, но на деле этот опыт на пользу нашим не идет. Воспринять мы его не можем, потому что скука кругом.
— Скука? — удивилась Галина.
— Ну да, все совершенно одинаковые. Соотечественники в Париже делятся на практиков и трагиков, — начал свою идею Эдвард. Я слыхал ее уже — он ее часто упоминал, а уж Ольга, наверное, совершенно от нее устала. Поэтому сейчас он больше обращался к Галине.
— Практики, — он продолжал небрежно, с видом знатока жуя ломоть хлеба, — прекрасно знают, для чего они приехали. Это — французский паспорт. Они знают, на что они готовы пойти ради получения гражданства, а на что — ни при каких обстоятельствах. У них есть план, четкое понимание своего места и своих амбиций. Их уважаешь! У них немало знакомых, а друзей совсем нет, потому что к людям относятся потребительски, с гаденьким подобострастием.
А трагики… о-о-о-о, — мечтательно протянул Эдвард, — трагики — это совсем другое дело! — Он поднял указательный палец кверху и с увлечением им потряс. — Они понятия не имеют, зачем приехали в этот город. В основном просто потому, что больше ехать было некуда. У них в жизни есть какая-нибудь трагичная история, сердечная травма, которую холят и лелеют, которой объясняют все неудачи в жизни и на работе. Она, конечно же, скрывается для создания ореола «исключительности», но тут же, за первой рюмкой, всплывает. Там все обычно банально до слез: несчастная любовь в шестнадцать лет, потом вялые «поиски себя», какая-то паршивая, нелюбимая работенка и, наконец, иммиграция в надежде заполнить впечатлениями душевное бессилие. Я не говорю, что не бывает действительно очень тяжелых травм, плохих семей, всяких раненых судеб и прочего… но чаще как-то все пошленько… копнешь глубже — а там, кроме самолюбования да эгоизма, и нет ничего.
