Артистизм Эдварда впечатлял меня. Я мог часами любоваться, как он говорит. Не вникая в смысл его слов, просто слушая тембр голоса, смену интонаций. Его речь завораживала. По честности своей он не был политиком, но в нем текла кровь выразителя чужих мыслей. Бывало, кто-то скажет какую-то совершенно незначащую фразу, пошутит, Эдвард, кажется, и не заметит, а потом пройдет время — и я слышу, как та же мысль в словах Эдварда приобретает неожиданно полный смысл. Он чаще всего говорил дело, хоть и редко оно было так желчно, как эта теория, которая почему-то запала ему в мозг.
— К отношениям они относятся со здоровым цинизмом, — продолжал Эдвард тоном лепидоптеролога, который прилюдно комментирует препарацию бабочки, — а к романтическим отношениям тем более — это только переходная стадия между временной визой и последующим гражданством. Трагики, заведя отношения, очень быстро расходятся с аборигенами, объясняя разрыв не собственными ошибками и неспособностью искать компромисс, а мифической «разницей в менталитете».
— За менталитет, — сагитировал я.
Мы снова выпили.
— Отличительной чертой трагика является зеркальный цифровой фотоаппарат, на который снимаются набившие оскомину парижские достопримечательности под «оригинальным» углом. Самое пребывание в Париже приобретает ореол сакральности, чего-то возвышенного и чувственного. Любой трагик упомянет в доверительном разговоре, что хочет вернуться в Россию и написать роман о своей жизни здесь. А объяснить, почему его пребывание чем-то отличается от любого другого — ни за что не сможет!
— Ну уж это глупое упрощение, — возмущенно воскликнула Галина, — все разные, нельзя так судить обо всех подряд!
Эдвард махнул на ее возражения рукой.
— Очень даже можно! И знаешь, как определить одних от других? Спроси их, планируют ли они возвращаться на родину. Практик тебе честно скажет, мол, «где будут перспективы — туда и поеду». Или «не вернусь ни при каких обстоятельствах, потому что ненавижу ту страну». Ну а что, имеют право! Человек ищет где лучше! А трагик возмутится: «Что? Да я? В этой стране? С этими бездуховными людьми? Да я только и жду, чтобы вернуться!» Вот именно эти трагики и пойдут на самое пустое, бесперспективное существование, лишь бы остаться. Я всегда говорю, — авторитетно заключил Эдвард, — кто всех больше кричит да рубаху на груди рвет, что вернется, — к бабке не ходи, останется! Истинно тебе говорю, останется! А кто говорит — мол, останусь, и что тут такого — тот, может, и вернется еще, когда увидит, что и дома перспектив довольно!
